Ключи от рая

Медведев Антон Николаевич

Дверь была точно такой же – высокий туманный цилиндр, я с невольным благоговением взглянул на это странное сооружение. Самым удивительным было то, что туман держался сам по себе, его даже не сносило ветром.

– Вот она, – сказала Алина. – Пробуй.

– А если я пройду, назад смогу вернуться?

– Нет ничего проще, – ответила девушка. – Это только туда трудно. Давай, пробуй.

Я попробовал – раз, другой, третий. Ничего не вышло. Потратив на это гиблое дело еще минут десять, я с грустью убедился в том, что мои надежды оказались необоснованны. Каюсь, верил в душе, что у меня получится, что Дверь пропустит меня. Выходит, у меня и в самом деле слишком много грехов.

– Не получается, – сказал я, подходя

к Алине. – Жалко. Может, ты попробуешь?

– Нет. – Алина покачала головой. – У меня тоже не выходит.

– Но ведь вышло один раз, ты сама говорила.

– Так это случайно, – ответила девушка. – К тому же дед держал меня за руку.

– А ты попробуй, вдруг получится. Может, Ива найдешь.

Это был неотразимый аргумент – глаза Алины вспыхнули, она слегка покраснела. Но к Двери все же подошла, хоть и с явной неохотой. Я видел, как она вошла в туман – и не вышла из него…

Не веря своим глазам, я вошел следом, поискал – пусто. Вышел из тумана, задумчиво взглянул на Дверь.

– Прошла, – тихо пробормотал я. – Надо же…

Туман снова раздался, из него вышла Алина, веселая и раскрасневшаяся.

– Получилось! – закричала она, подбежав ко мне, потом обняла и поцеловала. – У меня получилось! Если бы ты видел, как там красиво!

– Поздравляю, – ответил я с невольной завистью.

Нет, в самом деле, чем она лучше меня? А вот поди ж ты, прошла…

– Я еще раз попробую, хорошо? – спросила она, словно от меня зависело, идти ей туда или нет. – И знаешь, если я… не вернусь, то ты иди домой, ладно? Ты ведь теперь сможешь попасть туда.

– Хорошо, – согласился я. – Только тогда я уже могу тебя не увидеть, если ты задержишься. Альварос с Чуи принесут Кольцо, и я уйду к себе.

– Я успею, – быстро ответила Алина. – Они же придут только завтра к вечеру, до Золотого ручья далеко. А я вернусь пораньше. Ты пока похозяйничай там дома, хорошо? И не обижайся…

Она оглянулась на Дверь, затем еще раз быстро чмокнула меня в щеку. Отойдя к Двери, помахала на прощание рукой – и снова исчезла…

Несколько минут я стоял, задумчиво глядя на Дверь. Можно было попытаться еще, но я не стал: что-то подсказывало мне, что Дверь меня не пропустит. Может, я и в самом деле не настолько хороший, как думал? Да и что во мне хорошего-то? Зла людям не делал? Но ведь и добра от меня не слишком много было, чего уж греха таить. Да, помогал кому-то иногда, друзьям старался никогда ни в чем не отказывать. Только какая же это доброта – это норма, по-другому просто нельзя. Да ведь и было-то как: делал что-то, но особого восторга от этого не испытывал. Впрочем, как и какого-то сожаления по этому поводу. Механически все делал, бесчувственно. Делал не потому, что так душа велела, а потому, что так положено, потому, что приличия этого требовали. А может, дело даже не в приличиях, – просто все это мне было безразлично. Нет у меня настоящей доброты в душе…

Не спорю, мысли были грустные, мне хотелось, чтобы все оказалось не так. Но чем больше я размышлял на эту тему, тем больше понимал истинность своих суждений. У доброго человека в душе тепло, именно об этом как-то говорила Алина. Добро, свет – а у меня холод, я на все смотрю со стороны. Не знаю, может, от жизни нашей сволочной это, от того, что волк человек человеку, что, идя вперед, невольно отодвигаешь остальных. И любой успех, по сути, на чьих-то костях построен, просто не осознаем мы этого, не замечаем. Вот на работу меня взяли, скажем: конкурс выдержал, лучшим оказался. Приятно? Очень. Теперь могу работать дома, программы писать, платят неплохо – специалист все-таки. А другие? Что с другими-то, как у них все будет? Что будет, например, с тем белобрысым пареньком, которого я обскакал? Об этом я хоть раз подумал? Да, рынок, конкуренция, лучшим – лучшее. Только все равно тошнит от этого.

Вы спросите, а как это должно быть? Не знаю. Не пророк

я, не экономист даже, не философ – уж и не знаю, кто этими вопросами заниматься должен. Плохо то, что добра меньше стало, за себя теперь каждый. Подпрыгнул, урвал кусок – и затаился на время. Чтобы не заметили, не отобрали. И рад еще, что смог, что получилось. Что деньги какие-то в кармане водятся, позволить себе что-то можешь. Да и вообще мы странные люди – сколько раз ведь видел, как старики на помойках роются. И все видят, не я один. А помог хоть раз? Подошел хоть к одному: пошли, отец, поешь, обогрейся? Не подошел, и никто не подходит. Это ведь проблемы, заботы, а мы ой как лишних проблем не любим. Да что там, вдруг вши у него, чесотка или еще там что? А у нас дети… Не про себя говорю, я один живу – а так, в целом. Мы любим находить отговорки, в этом все дело: у кого-то дети, кому-то просто некогда, а чаще вообще ни о чем этом не думаем. Копается старик на помойке, ну и пусть себе копается, у каждого свои проблемы. Не повезло ему, ну так что теперь? И ведь что интересно: в подземных переходах, в метро иногда и кинем монетку кому-то – приятно почувствовать себя человеком. Не из жалости платим, тщеславие свое тешим.

Правильно меня Дверь не пустила – не могла пропустить. Если в мире сваргов действительно живут люди, то мне туда вход заказан. И ведь что ужасное самое: все эти мои откровения ни к чему не ведут, не выльются они ни во что хорошее. Вернусь домой – и так же буду проходить мимо стариков этих, потупив взгляд. Не мы такие – жизнь такая. Хорошая фраза. С ней так легко жить…

А любовь? Ведь есть, говорят, такое чувство – или было когда-то. Ведь я даже не любил никого еще по-настоящему – так, чтобы хоть на край света. Да, родителей любил, к друзьям хорошо относился. Но ведь не то это, не то. Выходит, и любви у меня в душе нет, один холод остался…

Я задумчиво смотрел на Дверь: там, за туманом, совсем другая жизнь. И люди совсем другие – честные, добрые, отзывчивые. Не для меня это… Повернувшись, я медленно пошел по тропинке к дому, размышляя о посетивших меня откровениях. И как ни крути, на душе было очень гадко.

В доме было тихо и пустынно; то, что я смог в него попасть, уже не вызвало у меня восторга. Попал, ну и Бог с ним. Подойдя к кровати, лег и закрыл глаза. Надеялся заснуть, но не смог, в голове крутились мысли о том, что там, дома, я и в самом деле жил не совсем правильно. Или совсем неправильно: не тем занят был, не о том думал. Выходит, даже любимая работа – это еще далеко не все.

Сон не шел, поэтому, провалявшись около часа, я поднялся и снова вышел из дома. Вокруг не было ни души, я чувствовал себя весьма неуютно. Не потому что, по существу, забрался в чужой дом, пусть и с разрешения хозяев – просто лишь теперь я понял, насколько успел привыкнуть за эти дни к Алине и Альваросу. Да и к Чуи, несмотря на его отвратительный характер.

Я посидел на берегу ручья, потом, повинуясь какому-то безотчетному импульсу, перебрался по мостику на другой берег. Оглянулся – дома не было видно. Странные здесь живут люди, так просто умеют играть со временем и пространством. Впрочем, слово «просто» здесь вряд ли уместно.

Лес встретил меня тишиной и сумраком, солнце сюда почти не пробивалось. Теперь, когда мне никто не мешал, я смог как следует рассмотреть деревья – думы о природе помогали отвлечься от грустных мыслей. Здесь росло несколько видов деревьев: одни, наиболее многочисленные, напоминали наши дубы, только форма листьев была немного другой, к тому же они заметно блестели. Второй по численности вид напоминал ели, но иголки у них оказались более длинными и очень мягкими, почти пушистыми. Ели росли под кронами дубов – наверное, были более тенелюбивыми. Если завтра мне удастся попасть домой, надо будет непременно захватить несколько веточек. Отнесу их в университет, на кафедру ботаники – пусть попытаются понять, что это.