Ключи от Стамбула
Шрифт:
– Как видите, – сказал он с грустью, – моя жизнь не лучше вашей. Я уже молчу о том, что оставляю здесь долги.
– А я, – сказал Игнатьев сокрушённо, – оставляю последние силы, воюя с фальшивомонетчиками и их нелегальной продукцией, в основном, русскими пятидесятирублёвыми банкнотами. Такая ловкая подделка, что сразу и не разберёшь. Бумага, правда, чуточку шершавей.
Англичанин хмыкнул.
– Не волнуйтесь. В Лондоне фальшивых ассигнаций тоже много.
После того как сэру Бульверу пришлось уныло запахнуть пальто, прощально взмахнуть шляпой и навсегда
«Авось, сойдёмся», – решил Игнатьев про себя, сочтя сорокавосьмилетнего дипломата вполне любезным человеком, склонным помогать французам. Несмотря на то, что англичанин на первый взгляд казался тугодумом, его безукоризненно построенные фразы напоминали протяжные балетные прыжки, как бы надолго зависающие в воздухе.
– Я и не ожидал, что наш новый товарищ так хорошо говорит по-французски, – сказал Николай Павлович маркизу де Мустье на обеде у великого везира, и тот надменно усмехнулся.
– Оно и понятно, коллега. Его отец в Афинах показал себя противником Наполеона III и был удалён по представлению тогдашнего английского посла.
– Урок серьёзный.
– Вы его тоже учтите, – всё с той же миной превосходства предупредил Игнатьева француз.
Откровенно и без обиняков.
В последних числах октября в Адрианополе турецкими драгунами – поляками был публично оскорблён русский консул Золотарёв со своей молодою женою. Золотарёв потребовал у генерал-губернатора удовлетворения и наказания развязных офицеров. Турок замешкался, и Золотарёв спустил флаг, прервав с местными властями всякие сношения.
Игнатьеву пришлось срочно вмешаться. Он встретился с великим везиром и вытребовал полного удовлетворения.
– Что делать, – театрально разводил руками Аали-паша, повинно клоня голову, – поляки становятся наглыми. Им покровительствует Франция, а с нею – вся Европа.
Второго ноября, в день, когда пять лет тому назад Игнатьев подписал знаменитый Пекинский трактат – плод продолжительного, напряжённого усилия, упорной и тяжёлой думы, он доверительно сказал полковнику Франкини:
– Бог весть, придётся ли мне ещё когда-нибудь ознаменовать жизнь и деятельность свою столь же осязательным актом, утверждённым моей подписью и нашей имперской печатью.
– Я полагаю, – выслушав его, сказал Виктор Антонович, – деятельности здесь не меньше, причём, весьма разнообразной! И если вам дадут осуществить свою программу, вы утвердите ещё много актов. Исторически и политически значимых.
– Дай-то Бог! – вздохнул Игнатьев и откровенно посетовал, что Стремоухов рвёт и мечет на него. – Он исступлённо не доволен мною. А всё из-за того, что я не разделяю его крайних увлечений в армянском вопросе, и предупредил МИД, что в будущем мы будем иметь от ни них много хлопот.
– Я вот-вот добуду Протокол, – пообещал ему полковник. – Думаю, тогда вам будет легче объясняться с министерством.
– Очень надеюсь, – сказал Николай Павлович, прекрасно понимая, что раздобыть секретный документ – не гриб на вилку наколоть. – Но Протокол сейчас не столь и важен. Я уже примерно знаю, о чём идёт там речь. Беда состоит в том, что выходцы из наших армян, бывших большей частью учителями в наших школах или же служивших в земствах, ругают нас на всех углах, на всех стамбульских перекрёстках. Они охотно печатают пасквили, превозносят благоденствие здешних армян, провозглашают нас – подумать только! – притеснителями христиан и советуют всем армянам признать султана своим верховным покровителем!
– Что-то они запоют, когда турки примутся их резать? – задался вопросом военный атташе, не скрывая своего презрения. – Полагаю, это происки французов, подписавших с ними Протокол.
– Я полностью с вами согласен. Поэтому и написал в своей депеше Горчакову, что главнейшею своею задачей поставляю охранение интересов русского народа, а не какого-нибудь прочего. Меня не свернут ни в ту, ни в другую сторону, вопреки моим собственным убеждениям. Я же прекрасно вижу, что попытки революционеров, всех цветов и национальностей, обращены против нас.
– Поляки сильно досаждают, – сжал пальцы в кулаки Виктор Антонович, – сбиваются в одно змеиное кубло…
– …с нашей российской швалью, – в тон ему сказал Игнатьев, довершая начатую военным атташе фразу. – Вместе с итальянцами, французами, венгерцами собираются подготовить почву у нас для всеобщего переворота. Мои агенты сообщают, что здесь создаётся космополитический Комитет во главе с Ружецким и Бакуниным. У этих господ-босяков заведены связи не только в бывших польских губерниях, но и в Малороссии, в Одессе и на земле Войска Донского.
– Непонятно, на кого они рассчитывают?
– На подлецов, подкапывающих наши устои! – гневно произнёс Николай Павлович. – Они рассчитывают на сочувствие разных лиц в правительственных кабинетах и даже хвастаются покровительством Великого Князя Константина Николаевича, замутившего крестьянскую реформу. К сожалению, я участвую в «холерном конгрессе» и не могу заняться анархистами вплотную. Роль пассивная мне не пристала. Франция присылает особого дипломата, чтобы высвободить время своему послу, а мне приходится тянуть лямку одному в деле мне незнакомом совершенно. Впрочем, бакунинские заседания ещё не открыты.
– Ваше высокопревосходительство, – обратился к нему военный атташе, – а почему бы Мерингу не заменить вас на конгрессе? Он врач, ему и карты в руки.
– Доктор Меринг оставляет нас, но причисляется к МИДу для приискания места и составления диссертации.
– Шустрый немец, – повёл головой атташе и сказал, что ещё два революционных комитета создаются близ нашей границы: в Трапезунде и в Персии. Что-то недоброе подготовляется в южных губерниях.
– На Дону и на Кавказе, – уточнил Николай Павлович, получивший шифрограмму из Генштаба. – Вот я и тревожусь: бью в набат. Авось в правительстве спохватятся, проснутся и всею мощью государства задавят своевременно смутьянов.