Ключи от Волги
Шрифт:
Плотина, строительству которой подчинена была вся жизнь Усть-Илимска, сама теперь эту жизнь направляет. Пятнадцать турбин, вращаемых Ангарой, дают половодье энергии.
И тут (на базе: лес — электричество) возводятся предприятия, равных которым, кажется, не было в нашей стране. Коротко стройка означается буквами ЛПК (Лесопромышленный комплекс. Главный конечный продукт — целлюлоза).
О ней уже многое известно. Я тоже о ней слыхал. Но только поездив на «газике» по огромной строительной площади и увидев ее с вертолета, представляешь реально размеры встающего предприятия. Непосвященному человеку невозможно
Однако все идет тут по плану. У стройки уже появляются зримые контуры. В день полтора миллиона рублей — таков объем освоения средств. Кто знаком с экономикой, сразу поймет и накал, и масштабы идущих рядом с плотиной работ… Одновременно на берегу, у плотины, с таким же размахом строится город, в котором поселятся те, кто будет варить из таежной сосны целлюлозу.
Так обживается Ангара. Жизнь прирастает в этом краю плотинами, корпусами заводов, дорогами и домами. Но главное, чем согреваются здешние земли, — тепло очага. Свет в окнах и гомон детей — вот что радует больше всего в местах, где недавно следы оставляли лишь птицы и звери.
Край этот слабых не любит. Но сильному он покоряется.
Старожилы
Большому сражению предшествует тщательная разведка. Так же было и тут. В 1961 году в Невоне я встретил гидрологов, живших «в глубоком тылу Ангары» уже более пяти лет. Среди них молодые муж и жена Добрусенки, которых, помню, снимал у реки, у которых одалживал полушубок для поездки на лошади к Толстому Мысу, пил у них чай и ел осетра. Кусок осетра для ухи при мне отпилили ножовкой от громадной мороженой туши. Были еще помидоры — и отнюдь не болгарского производства, а выращенные здесь, в огороде у Ангары.
А что если вдруг гидрологи не уехали и живут по-прежнему тут? Без всякой надежды взялся я наводить справки и — чудо — на самый первый вопрос услышал:
— Добрусенки?.. Вот вам их телефон.
Звоню.
— Не помнят ли добрые люди фотографа, который семнадцать лет назад…
Они помнили. «Приходите скорей, будем вместе смотреть «Тихий Дон».
И вот мы опять за столом. Опять — рыба (на этот раз океанская), чай, пироги и — чего не было в Невоне, о чем даже и не мечтали тогда — телевизор.
От разговора о жизни Григория и Аксиньи на далеком отсюда Дону мы легко перешли к Ангаре, ко всему, что и тут прошумело и утекло. Вспоминаем до полночи. На другой день — продолжение «Тихого Дона» и опять разговор. Давние мои друзья вспоминают не для меня даже — самим интересно прокрутить ленту жизни.
— Все, как в кино, промелькнуло, а ведь двадцать три года пьем воду из Ангары.
— Вот тут, где наш дом, был глухариный ток, где сейчас стадион — было овсяное поле, осенью гуси садились…
— Осетры хорошо ловились как раз против мыса. Ивановна у меня — рыболов…
Моих друзей зовут Лидия Ивановна и Александр Васильевич. Друг друга они называют Ивановна и Василич.
* * *
Оба родились в теплом краю, в Майкопе.
Жили на одной улице.
В Братске в год их приезда горели костры и жизнь начиналась с палаток. Там проходила линия фронта на Ангаре. Их же послали в тылы, дальше за линию — готовить новое наступление. И они согласились. (Ивановна: «Молоды были — все нипочем».)
В Невон с тяжелым сундуком снаряжения трехместный По-2 взять их не мог. Поплыли на барже и на лодке дальним кружным путем по Илиму и Ангаре. Плыли долго, полагаясь лишь на теченье и рулевое весло. Баржа везла в какой-то колхоз новый комбайн «Сталинец». (Ивановна: «Возле комбайна мы, как цыгане, и сидели со своим сундуком».)
Добрусенки — Лидия Ивановна и Александр Васильевич.
После кавказских бурливых речек Илим показался тихим и ласковым. По берегам проплывали редкие деревеньки. Дома были черные, без единого деревца. Лишь яркие белые ставни на окнах заставляли подумать: о красоте человек и тут не забыл. (Василич: «В Сибири с лесом всегда боролись. Лес был повсюду. И, конечно, никому в голову не приходило сажать деревья возле домов».)
Баржа с комбайном достигла цели. Пассажирам-гидрологам надо было искать новый попутный транспорт. И он нашелся. Их взяли в большую смоленую лодку, снаряженную за припасами на Ангару. В лодку сели: старик рулевой, шесть гребцов (по трое на весло), под уздцы спустили в нее еще и трех лошадей.
Это был старый испытанный способ доставлять груз водою. По течению лодка плыла своим ходом, а на обратном пути выводили на берег лошадей, и они не спеша, на веревках тянули посуду. (Василич: «Называлось это — идти бечевой. Тропа вдоль берега — бечевик».)
С «мотором» в три лошадиные силы много не увезешь. Возили лишь самое необходимое: дробь, порох, соль, керосин, спички и сахар, ткани, железо для кузниц и почту. Все остальное в деревнях по традиции добывалось на месте.
Люди, тут жившие, были одновременно хлебопашцами, рыболовами и охотниками.
Несколько дней смоленая лодка плыла по Илиму и Ангаре. Для ночлега искали пологий «привальный» берег. Выводили из лодки пастись лошадей, зажигали костер, ловили на ужин рыбу. (Ивановна: «На блесну из металлической ложки таймень попадался на третьем-четвертом забросе».)
У порогов в лодке оставались только старик рулевой и гребцы. (Ивановна: «Я глаза закрывала — сейчас будут щепки. И такое, как нам говорили, случалось. Но наш ковчег каким-то чудом проскакивал у камней».)
Двух молодых южан первобытность и глушь испугали. (Василич: «На одном из привалов я пошел поглядеть: почему косцы на лугу были все в черном — сапоги, на голове какой-то мешок, на руках — рукавицы. Пока дошел до косцов, без объяснения понял: мошка заставляла тут одеваться. В тот вечер я, помнишь, сказал: заработаем на обратный билет — и к себе на Кавказ».