Клюв/ч
Шрифт:
Ирма недоуменно смотрит на меня:
– А сегодня мы еще не ужинали, рано еще.
– Нет, ну а Китти-то ты видела?
– А… нет, вроде…
Понимаю, что ничего от неё не добьюсь, что мы все друг от друга ничего не добьемся, а Китти как в воду канула. Смотрю на Ирму, почему-то мне кажется, что её не выгонят из дома, как всех нас, что она останется, потому что она понимает все эти измерения и пространства, а мы не понимаем, и не хотим понимать. Поэтому Ирма останется, а мы нет, нас отправят туда, знать бы еще, куда это самое – туда…
Китти.
Китти-Китти-Китти.
Спускаюсь
…черт.
Вспоминаю, как учили – ритмичные нажатия на грудную клетку, раз, два, три, смотрю на грудную клетку, понимаю, что никаких нажатий уже не понадобится, почему кровь не красная, а черная, или в сердце всегда бывает такая кровь, кто её знает…
Хочу броситься прочь из подвала, кричать во все горло, Ирму, Ирму убили – не успеваю, они уже услышали, они уже спешат сюда.
Они.
Снова пытаюсь понять, как я их чувствую – снова не понимаю. Не понимаю, почему они парализуют мою волю, почему ведут меня куда-то в никуда, закрываю где-то нигде… спохватываюсь, догадываюсь, ору в голос – это не я, это не я, не я её убил, я её только нашел – они не слышат, они не хотят слышать, они не верят, ни не хотят верить, они закрывают меня.
– Зачем вы это сделали?
Мотаю головой:
– Я этого не делал.
– Как вы объясните, что вас нашли в подвале рядом с телом Ирмы?
– Я… я искал Китти.
– В подвале?
– Ну… гхм… должна же она была где-то быть…
– Значит… вы что-то знаете про Китти?
– Да ничего я не знаю, я же…
Пытаюсь объяснить, что – я же, ничего не объясняется, понимаю, что мне не верят.
– Давайте его вспомним хорошенько, – предлагает Донг.
Меня коробит, я и сам не прочь хорошенько вспомнить себя, только я не хочу опять проходить в воспоминаниях это, темное, мерзкое, тесноту, холод, когда все мысли вертятся вокруг глотка воды…
Они тоже не хотят возвращать меня туда – но в который раз терпеливо объясняют, ну что вы хотите, иначе мы ничего не узнаем, ничего-ничего…
Из меня начинают выцарапывать память, – сначала небольно, слегка-слегка, а вчера я искал улицу Снов, а позавчера приходили туристы, Китти болтала с кем-то ни с кем, кто-то никто дарил ей что-то разноцветное, пахнущее клубникой. Я уже готовлюсь погрузиться в боль и страдания, – кто-то приотпускает меня, я выныриваю из памяти, отряхиваюсь, вопросительно смотрю в пустоту, пустота предлагает, а давайте спросим у Ирмы.
Не понимаю, не верю себе, как спросим у Ирмы, она же… не успеваю договорить, что она же, Ирма входит в холл, как ни в чем не бывало, устраивается в кресле, уже готовится забросать этих вопросами про эксцентриситеты и параллаксы, леминискаты и прецессии.
– Кто вас убил? – спрашивают они.
– А это Донг.
Я не вижу Донга, но буквально чувствую, как он бледнеет:
– Ложь!
– Да нет же, Донг…
– Бред полный, с чего мне её убивать было?
– С того, что я про него вспомнила… все про него вспомнила…
Жду, что ответит Донг, Донг ничего не отвечает, бросается прочь из комнаты, прочь из дома, на что надеется, спрашиваю я себя, когда его хватают эти, уводят, растерянного, не понимающего, хлопающего глазами, оставляют меня наедине с Ирмой, с Агиль… Агиль?
Агиль обнимает нас, глаза блестят, плачет, что ли, что она плачет, все живы-здоровы в конце-то концов, даже с Донгом ничего не случится, потому что… ну, потому, что здесь ни с кем ничего не случается.
– Ты… ты чего, а?
– А меня туда отпускают…
Все переворачивается внутри:
– Да ты что…
– Ага… сегодня… – глаза блестят, – а я все помню, да, здравствуйте, один билет до столицы, пожалуйста, здравствуйте, подскажите, пожалуйста, где здесь театр, здравствуйте, я по объявлению, вам нужны актрисы, а мои сильные стороны целеустремленность, креативность, коммуникабельность, здравствуйте, я хочу снять квартиру… – снова обнимает нас всех поочередно, крепко-крепко, – ну давайте, удачи всем, чтобы у вас тут все хорошо было…
Не могу понять, плачет она или смеется, или и то и другое вместе, повторяет снова и снова, как я счастлива, ой, как я счастлива, ой, как здорово-то… Подхватывает свой чемодан, порываюсь ей помочь, она отмахивается, да сама, сама, ну все, чмоки-чмоки, побежала я…
Замираем в каком-то неловком молчании, в воздухе повисает никем не сказанная фраза, что там на самом деле будет все намного сложнее, чем здесь, и вообще все по-другому, ну да ничего, Агиль молодец, Агиль справится, ну мы же не хотим, чтобы она не справилась, правда же?
Вечером приходит письмо от Китти, вот это совсем неожиданно – письмо от Китти, вот это совсем неожиданно – письмо от Китти, ой, девочки-мальчики, это я вам под большим-большим секретом, вы только не говорите никому, чтобы эти ничего не знали. А я у этого живу, ну, у этого этого, ну, который приходил сюда, помните, как турист… Ой, девочки-мальчики, у меня все зашибись вообще, у меня дом свой, и машина своя, мне хозяин тут дорогу устроил, как-то её саму на себя замкнул, я по ней езжу, здорово так, а прикиньте, я вот подвеску хочу, чтобы из белого золота с бриллиантами, а у меня кожа-то светлая, она на мне и не видна подвеска эта, обидно так… Только это я вам большой-большой секрет, никому-никому ни полсловечка…
…поздно, поздно, они уже почувствовали, они уже заметили, они уже хватают меня за горло, – к счастью, не в буквальном, а в переносном смысле – вытряхивают из моей памяти письмо, допытываются, что, как, где, злятся, – я это чувствую, злятся, рвут и мечут, бросается куда-то прочь из дома, я только догадываюсь – к туристам, которые забрали Китти.
Возвращается когда-то никогда, мне кажется – мгновение спустя, хотя для него могли пройти несколько дней или даже лет. Возвращается злющий как черт, обещает скандалить, или судиться, или еще там что-то такое, не пойми, что именно.