Клювы
Шрифт:
Листая новостную ленту, Корней поел и запил ужин водой из-под крана.
От образа Сектанта (нижняя губа слилась с подбородком в кровавое месиво с сочащимися продольными рытвинами) он отгородился планами на завтра.
Оксана. Харьковчанка, первый месяц в Праге, не бывала на Петршине, и он пообещал исправить оплошность.
Два года назад – страшно подумать – Корней расстался с Маринкой, и с тех пор у него не было девушек. Ладно, была одна после бурной вечеринки в клубе «Vzorkovna», но вспоминать не о чем.
Лингвистический подвиг
Но теперь-то под ногами относительно твердая почва. А кровать в съемной квартире такая широкая.
Он потянулся мечтательно.
Комнатные окна выходили во внутренний дворик четырех сомкнувшихся зданий. Газоны поросли ползучим клевером, мусорные баки, напоминающие внебрачных детей робота R2D2, бросали на асфальт тени. Нажатием кнопки Корней опустил металлические жалюзи.
Соседи уснули, не найдя компромисса.
В темноте под толстым одеялом образ Сектанта таки настиг Корнея.
Безумец стер лицо и добрался до костей черепа.
– Блбец… – процедил Корней.
И снова обрадовался, что за двадцать семь лет жизни ни разу не видел снов.
Ночь накрыла город перепончатыми крыльями, саваном укутала. Летучие мыши парили над чешуйками кровель, над канделябрами газовых фонарей на Градчанской площади, над чугунным пятитонным ярко-зеленым Чумным столбом. Короли, рыцари и мученики проживали свои каменные столетия, заграбастав верхотуру Праги, а внизу дремали автомобили и редкие пешеходы топтали брусчатку.
Туристы из самых крепких курсировали по Вацлаваку, кутили на Староместской. Но лишь отойди от сердцевины, от аромата колбас и сдобы – и тьма пожрет голоса.
Тени пробуждались под стропилами колоколен и клиросами запертых храмов, в еврейском гетто у Староновой синагоги и возле панельных новостроек Стодулки.
Никого не было на извилистых улочках в стороне от проторенных зеваками троп.
Пражане спали.
Профессор Таканори Тоути разлепил веки и увидел призрака.
Часы в виде полумесяца (подарок шурина) показывали два часа, настоящая луна заглядывала в окна – до того чтобы полностью явить себя людям, ей не хватало пары дней. Свет озарял книжные полки, ценные гравюры периода Эдо и белую форму, висящую среди гостиной.
В комнате было тихо. Супруга не похрапывала под боком – левая половина кровати пустовала.
Профессор близоруко сощурился.
Приподнялся, не отрывая взора от гостя, нащупал очки. Водрузил их на переносицу.
Форма приобрела законченные очертания. Шелковая сорочка до колен, шерстяные носки. Переступив семидесятилетний рубеж, жена стала мерзнуть по ночам. Из-за темно-фиолетовых носков Тоути и померещилось, что светлое пятно парит над полом.
Никакой не призрак – его супруга стояла к брачному ложу спиной, будто изучала гравюры будзинга мастера Тории Киенага.
– Ю?
Жена не реагировала.
Босые пятки Тоути коснулись прохладного паркета.
Мысль кольнула иглой: старческое слабоумие. Деменция – то, чего он так боялся. Его Ю уйдет, проницательный разум осыплется песком в яму беспамятства, останется дряхлое тело.
– Ю…
Женщина, которую он любил сорок лет, которой посвятил все свои книги, его муза, не откликалась.
Профессор подошел к жене, попутно щелкнув выключателем. Свет обжег сетчатку. Красотки позапрошлого века взирали с рисунков.
Тоути взял Ю за плечо – хрупкое, тонкое – и аккуратно повернул.
Лицо женщины оплыло, как свеча. Рот приоткрылся, губы блестели от слюны. Зрачки расширились, оттеснив голубизну радужки. Черные глаза вперились в мужа, не узнавая.
– Все хорошо, – мягким голосом сказал Тоути.
– Хорошо… – эхом отозвалась жена.
Он отметил миоклонические подергивания мышц. Потрогал теплый лоб.
Память подсунула отрывок из Шекспира:
«Ее глаза смотрят на нас!»
«Да, но они ничего не видят».
Мучимая совестью леди Макбет бродит по замку, пытаясь смыть кровь…
– Послушай, – сказал Тоути озадаченно, – по-моему, ты спишь.
– Сплю, – легко согласилась Ю.
Хождение во сне могло быть признаком болезни Паркинсона, но у Тоути отлегло от сердца.
– Пойдем. – Он увел Ю к постели.
За растрепанными седыми волосами женщины висела луна – голова была вписана точно в ее круг. Тоути вспомнил другие гравюры, европейские: девушек-сомнамбул, что прокладывают путь по безлюдным паркам, освещенным полной луной.
Предки заблуждались, связь сомнамбулизма с ночным светилом была лишь мифом, байкой.
Рука Ю отклеилась от туловища.
– Песочный человек прилетел, – сказала она и трижды ткнула кулачком в солнечное сплетение мужа.
Будто постучала в дверь.
«Нет, – подумал он, леденея, – будто ударила воображаемым ножом».
– Ладно, – произнес профессор, – ты меня убила.
Дыхание Ю было неритмичным, характерным для дельта-сна. Температура повышена на несколько градусов из-за сжатия периферических сосудов.
Тоути осек себя: Ю – не подопытный экземпляр, просто отведи ее в кровать.
– Дорогая…
Жена поднесла кулачок к щеке. Высунула язык и лизнула воздух.
Тоути подумал, что если Ю представляла нож, которым пронзила его грудь, то теперь она слизывала с лезвия кровь.
Нескончаемые толпы струились по мосту со Старе-Места к Мала-Стране и наоборот. Галдели на всех языках мира, фотографировались, загадывали желания.
Шарманщик крутил рукоять шкатулки, ряженый пугал детишек, кукловод помогал тряпичному музыканту бренчать на гитаре. Музицировал джаз-бэнд. Солнце палило в безоблачном небе. Жирные ондатры вылезали погреться на сваи, позировали, радуя приезжих.