Клювы
Шрифт:
Поездка должна была укрепить разболтавшиеся отношения. Они продержались еще год, готовились к свадьбе, ругались, мирились. Разбрелись, как пресловутые корабли. Маринка вышла замуж за коллегу. Корней эмигрировал, реализовал мечту.
Жизнь продолжалась.
В офисе пахло свежим кофе.
Коля Соловьев поедал картошку-фри.
– Здоровый завтрак, шеф?
Соловьев заурчал, похлопал себя по выпирающему животу.
Они познакомились в Днепре пару лет назад. Колина жена Алиса обучала Корнея азам чешского языка. Милая интеллигентная семья, поклонники джаза и классической литературы. Очаровательная дочурка-дошкольница. Соловьевы вскоре переехали за границу, на историческую родину Алисы, но поддерживали с Корнеем связь по вайберу. Пройдя через все круги бюрократической волокиты, Коля открыл в Праге издательство. И сразу предложил Корнею вакансию. А тот сразу согласился.
И как теперь не верить в судьбу?
Соловьев смахнул крошки с бороды, которую отрастил, войдя в возраст Христа.
– Угощайся.
– Спасибо.
Корней выудил из коробки картофельную соломку.
Офис купался в солнечных лучах. Молодое издательство состояло из двух работников. Соловьева и Туранцева.
Б'oльшую часть комнаты занимал полупромышленный принтер, способный печатать что угодно, от наклеек и визиток до книг. В его тени расположились ламинатор, переплетчик, скобосшиватель. И смахивающий на футуристическую гильотину польский резак. Корней (его профессия официально называлась grafik) в совершенстве владел программами вроде Corel Draw и Adobe Photoshop, но пользоваться типографической техникой учился с нуля.
– Ну и ночка у меня сегодня была, – сказал Соловьев. – Малая кричала во сне, перепугала нас. Потом кошмары до утра мучили. Ты снился, кстати.
– О, это действительно кошмар.
– Кошмар – что я тебя убил во сне.
– Убил? Как? За что?
– За что – неведомо. А «как» – самое интересное. Я твою голову засунул под это лезвие.
– Мило. – Корней взглянул на резак, чей нож без труда кромсал пятьсот листов ксероксной бумаги за раз. – Знаешь, – сказал он, – некоторые племена Амазонки ставят знак равенства между сном и бодрствованием. Если им приснилось, например, что сосед украл у них свинью, они могут потребовать возместить ущерб в реальности.
– Существуй мы по таким правилам, мои сны привели бы нас с Алисой к разводу.
Корней улыбнулся, усаживаясь за компьютер.
– Тебе правда-правда не снятся сны? – спросил Соловьев.
– Крест даю.
С отрочества Корней думал, каково это – видеть в своей голове картинки. Летать, как птаха, разговаривать с мертвыми, даже трахаться. Он представлял, что, заснув, люди попадают в кинотеатр и следят за разворачивающимся на экранах фильмом. Конечно, он иногда завидовал человечеству, награжденному ночными грезами. Его сон был семичасовым беспамятством. Зато он был уверен, что не встретит субъектов из прошлого и во сне.
– Может, ты просто забываешь? – предположил Соловьев. – Сны снятся всем, включая слепых от рождения. Они снятся мышам и голубям!
– Рад за вас. Но мои ночи чисты от непрошеных образов. Я хочу отдыхать, а не галлюцинировать. Вчера на Надражи Вршовице какой-то наркоман терся лицом об асфальт. Само собой, он бы приснился мне, – Корней щелкнул пальцами, – не будь мой мозг защищен от мусора.
– Терся об асфальт?.. – заморгал Соловьев.
– Да, – помрачнел Корней, – разодрал себе губы в мясо. Я вызвал скорую.
– Полнолуние.
– Оно самое.
Соловьев погрузился в раздумья и через минуту сказал:
– Зря ты так. Про сны. Менделеев придумал во сне периодическую таблицу.
– Адвокат Морфея! – хмыкнул Корней.
– Да-да. Нильс Бор – модель атома, Роберт Луис Стивенсон – сюжет «Странной истории доктора Джекила». Кекум увидел структурную формулу бензола, а Бетховен с Вагнером сочиняли мелодии. Я про все это читал. Но я не Менделеев и не Вагнер. Моя задача… Кстати, какая у меня задача?
– Флаеры для клуба.
– Обожаю флаеры!
Корней запустил программу и занялся разработкой макета.
Парикмахерская находилась в полуподвальном помещении, и сквозь открытые двери девушки обозревали только ноги марширующих по тротуару прохожих.
Вентилятор загребал лопастями воздух. Радио транслировало хиты из постсоветских девяностых.
Желающих постричься в это солнечное августовское утро было мало. А срок оплаты аренды неумолимо приближался.
«Будем бомжевать… – вздохнула Оксана. – Просить милостыню на Вацлавской площади».
Василиса оседлала стол, чиркала наманикюренным ногтем по экрану смартфона. Улыбалась загадочно.
«Мне бы твою беззаботность!» – позавидовала Оксана.
– Ксю, – окликнула Василиса, – а твой Прохор один живет?
– Не Прохор, а Корней, – поправила Оксана, – и с какой стати он мой?
– Ксю… – Василиса накрутила локон на пальчик, – а давай ты сегодня у него переночуешь?
– Что? – Оксана уставилась на подругу. – Ты сдурела?
– А что такого? – Василиса невинно захлопала ресницами. – Это нужно мне, это нужно ему, и, главное, это нужно тебе! Ты же ржавеешь без нормального мужчины!
«Что ты знаешь о нормальных мужчинах?!» – мысленно вспыхнула Оксана, но одернула себя. Сама-то «нормальных» встречала разве что в мелодрамах.
– Даже не начинай.
– Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
– Не выдумывай! Я видела его три раза в жизни!
– Целых три раза! – Василиса театрально завалилась на столешницу. – Боже, да вам пора съезжаться.
Но Оксане было не до шуток.
– Ты не можешь выгонять меня из дому.
– Я и не выгоняю. Я прошу. Одна-единственная ночь.
Василиса крутила роман с женатым чехом, бизнесменом. Они занимались сексом в его джипе на парковке. Чех вызывал у Оксаны омерзение.
– Забудь! – отрезала Оксана, сердито перебирая спиральки бигуди. – Я буду спать в своей постели. Снимите гостиничный номер. У твоего Петра достаточно денег.
– Да хрен там… – фыркнула Василиса обреченно. – Жена его поприжала. Контролирует расходы.