Книга 2. Ракеты и люди. Фили-Подлипки-Тюратам

Черток Борис Евсеевич

Расчеты показали, что если на ракете Р-7 боевую термоядерную головную часть массой в пять с половиной тонн заменить на полезный груз массой полторы тонны, то можно достичь первой космической скорости и вывести спутник на орбиту высотой в апогее 1500 км и перигее 250 км.

Однако все это получалось в расчете на ранее обещанный Глушко удельный импульс тяги двигателя центрального блока не менее 310 кгс/(кг/с). Фактически все огневые стендовые испытания и обработка результатов первых пусков давали величину не более 304-305 кгс/(кг/с)! Это было одной из причин, по которой и появилась идея не рисковать, а пойти по пути создания простейшего спутника.

Для

пуска этого спутника было решено в максимальной степени «ободрать» ракету. Несмотря на возражения Рязанского, Королев принял предложение своих баллистиков – снять всю аппаратуру радиоуправления. Выключение двигателя предусматривалось только от интегратора в одну ступень или по команде АКТ – аварийного контакта турбины. Этот контакт срабатывал по окончании одного из компонентов топлива. Была существенно упрощена телеметрия, выброшены кабели, связывающие носитель с головной частью, уменьшено число аккумуляторных батарей. Эти мероприятия были распространены и на носитель второго простейшего спутника.

Запуски первых двух наших спутников потрясли руководителей американской ядерной стратегии гораздо сильнее, чем августовское сообщение о создании межконтинентальной ракеты. Сотрудник американской научно-исследовательской корпорации «Рэнд», разрабатывающей различные военные проблемы, видный публицист профессор Б. Броди писал: «Советские спутники нанесли удар по самодовольству американцев, впервые показав, что русские способны опередить нас в технических достижениях большого военного значения».

Такого рода мысли и высказывания видных американских военных и ученых распространялись у нас в виде закрытой информации с грифом «только для руководящего состава».

Этот «руководящий состав» с большим удовлетворением знакомился с сообщениями из-за океана и в то же время сознавал, что если «холодная война», не дай Бог, перейдет в «горячую», то мы окажемся «трепачами, очковтирателями и кавалерами незаслуженных орденов». Такими эпитетами мы с Охапкиным и Воскресенским при случае награждали Бушуева, который формально как проектант отвечал за конструкцию головных частей, которые разрушались при входе в атмосферу. Теперь Королев передал в его ведение все разработки новых космических проектов.

Спустя всего год многие, ворчавшие по поводу крена Королева в сторону космической тематики, оценили его способность предвидения, умение маневрирования наличными силами, способность быстрого привлечения очень широкой кооперации к решению новых задач.

Положительные отзывы мировой прессы, восхваление наших неожиданных для западной общественности успехов иногда вызывали досаду. Остро переживали обиду «неизвестные» главные конструкторы.

В самом деле, каково было Королеву читать перевод из журнала «Quick», который целиком был посвящен «красному сателлиту». Редакция поместила портреты и высказывания выдающихся ученых об «искусственной луне». Это были работавший в Америке с Вернером фон Брауном специалист по жидкостным двигателям Вальтер Ридель, Вернер Шульц – математик из ФРГ, проработавший семь лет в СССР на острове Городомля, и человек, «который смотрит в будущее» – астрофизик доктор Ван Фрид Петри из Мюнхена. Все они приветствовали достижения русских. Но кто эти русские?

Этот же журнал опубликовал фотографии «отца красной ракеты» – президента советской Академии артиллерийских наук А.А. Благонравова и «отца красной луны» – академика Л.И. Седова. Запуск спутника совпал с пребыванием Благонравова на геофизическом конгрессе в Вашингтоне и Седова на конгрессе по астронавтике в Барселоне. Эти два советских ученых получили наибольшее число поздравлений. Их портреты в разных ракурсах обошли всю мировую печать. Не имея прямого отношения к созданию «красной ракеты» и «красной луны», они, тем не менее, не отрекались от присваиваемых им званий «отцов», принимали поздравления и почести. Они отлично знали правду и имена истинных создателей ракеты и спутника. Каждого из них можно было бы обвинить в нескромности, но что было делать, если они не имели права говорить правду?

Особенно возмущался Пилюгин, у которого с Седовым были разногласия по проблемам приоритета в идеях инерциальной навигации. Он любил розыгрыши и на Совете главных не упустил случая заявить: «Оказывается, не мы с вами, а Седов и Благонравов спутник запустили. Давайте введем их в состав нашего совета».

Королев и Птушко, оба обладавшие достаточным честолюбием, имевшие уже академические звания, воспринимали такие шутки и славословия мировой прессы в чужой адрес очень болезненно. Жаловаться по этому поводу, к сожалению, было некому. Келдыш как-то обмолвился, что надо бы при очередной встрече с Хрущевым попросить его о разрешении на участие в международных форумах наших настоящих, а не подставных ракетчиков. Но эта инициатива Келдыша, насколько я знаю, вплоть до самой смерти Королева так и не получила поддержки.

Нам оставалось утешаться такими броскими заголовками в зарубежной печати: «Первый сателлит говорит по-русски», «Почему американцы опаздывают?», «Эйзенхауэр знал о русских ракетах», «Луна, созданная руками человека, вращается вокруг Земли». Все это сопровождалось схемами, фантастическими рисунками будущих спутников, прогнозами и портретами специалистов, среди которых не было ни единого действительного участника создания нашей Р-7 и наших спутников. Немцы, работавшие на острове Городомля, вели себя скромно. Они не претендовали на лавры участников создания первой «искусственной луны». Судя по тем публикациям, к которым мы имели доступ, они не высказывались однозначно о том, кто же на самом деле все это создал.

Впрочем, идущее следом за нами более молодое поколение специалистов пока еще не стремилось к славе. Даже наоборот, окружавшая нашу работу атмосфера секретности и закрытости льстила их самолюбию, удовлетворяя патриотическое чувство личной причастности к великим историческим событиям.

Молодой начальник отдела управления Игорь Юрасов во время моей болезни заменял меня на полигоне. Испытательная деятельность ему явно нравилась больше, чем исследовательская работа в лаборатории. Он пришелся по душе нашему главному испытателю Леониду Воскресенскому. Вскоре после моего появления на работе Королев предупредил меня:

– Передай своему Игорю, «что позволено Юпитеру, то не позволено быку».

СП имел в виду лихое поведение Воскресенского и неумеренное употребление им алкогольных напитков. В этом отношении, по мнению Королева, Игорь Юрасов составлял ему компанию.

– Что касается Леонида, – сказал СП, – то я ему все выговорил и даже обещал пожаловаться Елене (имелась в виду жена Воскресенского Елена Владимировна), а Игоря ты постарайся укротить сам^

Королев не ограничился только воспитательным разговором. Он усилил руководство испытателей. Евгений Шабаров и Борис Дорофеев были назначены помощниками Главного конструктора по испытаниям. Несмотря на небольшие разногласия среди ведущих испытателей, все они работали с полным взаимопониманием и очень дружно.