Книга 4. Ракеты и люди. Лунная гонка
Шрифт:
Доклад о предстоящем пуске сделал Афанасьев. Андрей Кириленко задал вопрос о том, насколько уверены в подготовке экипажа. Подгорный спросил, почему решили причаливание выполнять вручную, а не доверили его автомату. Брежнев сам ответил:
– Это ведь очень сложное дело. У нас часто и на земле не все получается. Здесь товарищи правильно распределили обязанности. Тем более командира корабля Леонова мы помним. Он мужественно вел себя при выходе в космос, и у него тогда с Беляевым получилась необычная посадка. Так, кажется?
– Совершенно верно, Леонид Ильич, – подтвердил Афанасьев. – Отказала автоматическая система, и космонавты воспользовались
– А что скажет Мстислав Всеволодович? – обратился Брежнев к Келдышу.
– Я не подписывал письма в ЦК о продолжении работ и документов о пуске, пока сам не разобрался в причинах предыдущей неудачи. Я поручил квалифицированным ученым проверить надежность мероприятий. За это время проделана большая работа по повышению надежности стыковки. Я считаю, что сделано все разумное, что предлагалось, и стыковка будет обеспечена.
Я спросил Царева, выступал ли Бушуев на этом Политбюро.
Царев сказал, что когда Бушуев после Политбюро зашел, чтобы перевести дух, к нему в кабинет в соседний корпус, где находился аппарат ВПК, вид у него был неважный.
– Он был настолько напуган неожиданным захватом ГАИ и доставкой в Кремль, что даже не запомнил, кто был на заседании Политбюро. И совершенно забыл, какие он давал заверения после выступления Келдыша.
Генеральные испытания закончились без замечаний. Прямо со стартовой позиции, не успев пообедать, мы с Шабаровым поехали на 17-ю площадку – в резиденцию космонавтов. На «парадную» Госкомиссию не положено опаздывать. В саду встретили Мишина.
– Ох, какой же тяжелый был у меня разговор с Леоновым и Колодиным! – сказал он нам. – Леонов обвинил меня в том, что я якобы сознательно не пожелал заменить Кубасова Волыновым, чтобы еще раз протащить в космос Волкова. Колодин сказал, что он так и чувствовал до последнего дня, что его в космос не пустят под любым предлогом. Колодин говорит: «Я у них – белая ворона. Они все летчики, а я ракетчик».
На Госкомиссии я оказался рядом с Колодиным. Он сидел с низко опущенной головой, нервно сжимал в кулаки и разжимал пальцы, на лице играли желваки. Нервничал не только он. Оба экипажа чувствовали себя неважно. Первый был потрясен отстранением от полета, второй – внезапным изменением судьбы. После полета второму экипажу предстояло подниматься по мраморной лестнице Кремлевского Дворца под фанфары, музыку Глинки, получать Звезды Героев. Но радости на их лицах не было.
Судьбу шестерых человек изменил рентгеновский снимок, которого перед прежними полетами вообще не делали!
Госкомиссия при свете юпитеров и вспышках блицев прошла за 20 минут. Добровольский заверил, что экипаж готов и задачу выполнит. Леонов вместо заверений махнул рукой – жаль, что так получилось.
Когда стали расходиться, я оказался рядом с Валерием Кубасовым. Он с виноватой улыбкой как бы просил прощения:
– А ведь я просто чуть простудился. Через неделю все пройдет и ничего на рентгене не будет.
Его никто не утешал. Но прав был он, а не врачи. И по сей день Кубасов жив и здоров. Никакого острого туберкулезного процесса у него так и не было.
Когда вернулись на «двойку», ко мне зашел, чтобы отвести душу, Правецкий. Мы с ним засиделись допоздна, прикончив случайно уцелевшие полбутылки коньяка. Он замечательный рассказчик. Правецкий был свидетелем и участником более 60 наземных и подземных ядерных испытаний. Он восторженно отзывался о Завенягине, Малышеве, Курчатове, Сахарове, Харитоне. «Мы опасаемся за жизнь нескольких космонавтов, а на Семипалатинском полигоне опасались за жизнь и здоровье тысяч испытателей. Один случай с трехмегатонной бомбой чего стоит! Самолет с этой бомбой взлетел для испытания эффективности высотного взрыва до касания земли. Летчик сдрейфил. Бомбу не сбросил. На второй заход не пошел. Что делать? Курчатов взял всю ответственность на себя, всех успокоил и доказал, что при посадке с бомбой ничего не случится. Посадка прошла благополучно. Но что мы все пережили, пока не увезли бомбу с аэродрома, передать трудно. Впрочем, такие стрессы не проходят бесследно. Я уверен, что в смертельных инфарктах Малышева и Курчатова есть доля и того происшествия».
5-го утром, пока не наступила дневная жара, сотни людей шагали по бетонке с «двойки» на «первую». По призыву политотдела полигона на митинг шли не только военные испытатели. В людском потоке было много гражданских, в том числе и женщин, приехавших мотопоездом с «десятки».
На стартовой площадке всех приходящих встречало оцепление, чтобы распределить по периметру людей, оставив свободным каре на середине нулевой отметки.
Замполит первого управления открыл митинг. Первым выступил Владимир Ярополов – ведущий военный испытатель:
– Наш нелегкий труд мало кому известен. Здесь, на стартовой площадке, мы передаем корабль вам, – сказал он, обращаясь к стоявшему навытяжку экипажу. – Мы уверены, что вы почувствуете ответственность, ибо за каждым вашим действием будут следить миллионы людей на Земле.
Затем выступили сержант воинской части и от промышленности – Армен Мнацаканян.
Когда очередь дошла до ответного выступления Добровольского, было заметно, что он сильно волнуется. Действительно, таких массовых проводов в космос еще ни разу не было. Митинги ограничивались обычно составом непосредственных участников подготовки ракеты-носителя и космического корабля. А тут собралось на глаз не менее трех тысяч людей.
– Когда я ехал сюда, я приготовил речь, – сказал Добровольский. – Но теперь, увидев ваши улыбки и теплые глаза, я просто скажу вам: дорогие товарищи и друзья, огромное спасибо за самоотверженный труд. Мы не пожалеем сил, сделаем все, чтобы выполнить задачу.
Экипаж совершил традиционный круг почета по каре и другой – вокруг ракеты.
Люди расходились с митинга не спеша, в праздничном, приподнятом настроении.
– Давайте и мы отметим хорошую погоду, – предложил Шабаров. Мы спустились со стартовой площадки к стоявшему в тени деревьев обелиску в честь запуска первого спутника Земли.
Я, Шабаров, Семенов и Горбатенко сфотографировались у этого исторического обелиска, на котором выбиты слова: «Здесь гением советского человека начался дерзновенный штурм космоса /1957г./» Эта фотография помещена в третьей книге [15] моих мемуаров.
Это были последние часы суток, когда можно было расслабиться и жить не по расписанию. Назавтра, 6 июня, в 3 часа утра по московскому времени подъем, в 5 часов – предпусковая Госкомиссия, разрешающая посадку экипажа в космический корабль, и в 7 часов 57 минут – старт.
[15]
Черток Б.Е. Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны. М.: Машиностроение, 1997