Книга благонамеренного читателя
Шрифт:
Татищев разворачивает этот эпизод в целый эпос. Он по–своему объясняет отступление половцев от Переяславля. «На сем бою половцев весьма много побито, и принуждены они отступить от града за день езды, где ожидали к себе ещё войск».
Творчество Татищева особенно явственно проявляется в переписке одного слова, которого он не понял. В эпизоде осады и взятия Римова Ипатьевская летопись приводит любопытную подробность — обрушились две градницы (башни) с людьми («Летеста две городницы съ людми»). После этого на осажденных «найде страх» и город пал.
Татищев понял «городнице»
Ипатьевская летопись (в переводе): «А другие половцы пошли по другой стороне Днепра к Путивлю. Это был Кзак с большими силами. Разорили они волость, сожгли села путивльские и внешнюю ограду Путивля и возвратились восвояси».
Татищев и это скромное сообщение хроники разворачивает в грандиозное полотно, где «Гзя, князь половецкий Путивля не взял и «потерял много людей а паче знатных» и отступил поэтому. И послал в Посемье 5000 и «едва 100 их назад возвратилось, ибо 2000 побиты, а с 500 знатных и подлых пленено, сын же и зять князя Гзй побиты. Гзя о том уведав с великой злобой и горестью возвратился. Тако половцам (Кончаку и Кзаку) обоюдо равная «удача» была и один перед другим не мог нахвалиться разве большим потерянием своим».
С баснословными цифрами татищевскими и в других местах неблагополучно. Здесь 2000 половцев убито, 500 пленено, 100 возвратились, а где же остальные 1400? Пропали без вести.
Летописи ничего не говорят о сумме выкупа. Татищев предлагает свой «прейскурант»: за одного только князя Игоря половцы якобы запросили ни много ни мало 2000 гривен, т.е. около 4 центнеров чистого серебра. А за всех четырех князей 5000 гривен, т.е. тонну серебра. Это половина годового дохода всей Руси, или годовой доход шести крупнейших княжеств. Не думаю, что это гигантские цифры, если бы существовали, прошли бы мимо летописцев. Хоть в каком–нибудь источнике они отразились бы.
Татищев любит круглые цифры. Особенно 5000. Столько, по его мнению, на Каяле было пленено русских воинов. Столько же потерял один только Кзак на Посемьи. И если к этому прибавить его потери у Путивля и приплюсовать число половцев Кончака, погибших при осаде Переяславля и при сокрушительной вылазке Римовских «городничих», то баланс явно в пользу Руси.
Этого вывода, пожалуй, и добивался Татищев при обработке Ипатьевской летописи. И эта работа, как мы уже читали у академика Б. А. Рыбакова, была выполнена «с большой тщательностью и добросовестностью».
Талант дописчика проявляется у Татищева по всему тексту. На протяжении своего рассказа он искусно формирует тот образ Игоря, который ему нужен. Татищев очень последователен в изложении сюжета, предложенного Ипатьевской летописью. Он не упускает ни одной исторической мелочи и даже добавляет свои толкования. Но одно место, большой кусок летописного текста, опущен целиком. Именно тот, который отрицательно характеризует «буйного» Игоря — покаянный монолог
Так первый историк императорской России делал историю. Он уже твердо знает, что нужно взять от источника, а что сокращать. Он первым делает из Игоря патриота, страдальца за родную землю и вот кончает свою «летопись» описанием возвращения Игоря из плена: «была в Новгороде и по всей северской земле радость неописанная. Радовалися же не мало и во всей русской земле, зане сей князь своего ради постоянства и тихости любим у всех был». (Подчеркнуто мною,— О. С.)
Недоумения вызывает не история, а ее прочтения. Несовместимость формул патриотизма Автора и Исследователя мешала последнему понять и правильно истолковать многие важные выражения «Слова», образы главных его героев, и суть событий, легших в основу фабулы поэмы.
Понятия «свой» и «чужой» в XII веке ещё не столь прямолинейны, как, скажем, уже в XIV или в XVIII веке. Они лишены этнической окраски.
Даже монахи–летописцы называют своими не только русских, но и черных клобуков, берендеев, торков и ковуев.
Клички «поганый» удостаиваются враги независимо от их расовой и культурной принадлежности. Под этим именем фигурирует однажды и Игорь, напавший на Ростиславичей.
Русские XII века не могли быть расистами: слишком тесны были кровные, культурные и политические связи с тюрками. Русь срослась с Полем, и мы видели, в какую драму превращались попытки нарушить хотя бы политические, самые непрочные коммуникации.
Для удельного князя «своими» были те, кто в нужный момент оказывал ему поддержку (часто ими были и половцы); «чужими» — те, кто стоял на пути его захватов или наоборот покушался на его удел. (Чаще всего ими были русские князья). До XIV века русские не вели общенародных, национальных (с известной поправкой) войн. Это обстоятельство важно учитывать при характеристике мировоззрения русского книжника той эпохи. Приличнее в данном случае термин — феодальное сознание, в отличие от поздних форм национального и имперского. Термин «Русь» в устах писателя XII века выражает понятие значительно более узкое, чем позже. Суздаль, Новгород, Рязань, Галицкие земли, Новгород–Северск, Полоцк, Чернигов и другие княжества не считаются Русью. Только владения Киева охватываются этим термином. (Традиция, идущая ещё с варяжских времен).
«Русский» — в большинстве случаев обозначало «киевский».
Рязанцы нападают на «русские обозы», т.е. на киевские. Когда Игорь сообщает своим соратникам, что «русские князья пошли на половцев, а мы в это время покусимся без них на кочевья половецкие», он имеет в виду киевских князей.
Когда киевляне приглашают на престол очередного князя, они посылают ему сказать традиционную формулу «хочет тебя вся русская земля и все чёрные клобуки», т.е. все население Киева и войско.
Расширялись владения Киева, и расширялось значение термина «Русь», он переносится на все новые и новые земли, становясь обобщающим названием краев, принявших власть Киева.