Книга былей и небылиц про медведей и медведиц

Кожевников Алексей Венедиктович

Вдруг в один из таких разов выходит прямо к нам из лесочка большущий медведь и рычит вроде того:

– О чем плачете, бабоньки?

– Да вот...
– и киваем на плужок.

– Видел, видел. А ну-ка я попробую, - взялся за постромки, потянул, двинулся.

Плужок поплыл за ним, будто игрушка по воде. Идет медведь, радуется, что дело сподручно ему, поворкивает нам:

– Бабы, бабоньки, держите плуг, не давайте ему вихляться.

И помог нам перевернуть все поле.

Рассказчица умолкла. Одна из соседок спросила ее:

– Что это, сказка аль правда? Рассказчица ответила:

– Ко мне привязался такой сон,

виделся каждую ночь всю ту посевную страду. И как же не хотелось просыпаться!

МЕДВЕДЬ, ОБУТЫЙ В КАПКАН

Моя жизнь складывалась бойко. В малые годы носился, как бездомный ветер, по деревенской улице, по окрестным лесам и лугам. Потом три года каждый день по шесть верст бегал в первоначальную сельскую школу, после еще три года двадцать пять верст каждую неделю отмахивал в шестиклассную школу. Среднее образование получал в Казани, уходил туда и приходил оттуда на каникулы по бедности пешком, сто пятьдесят верст в один конец. Так на дорогах у меня выросла страсть к путешествиям. Да и можно ли быть сиднем, живя в такой необъятной, такой многоликой стране, как наша?! Она неодолимо тянет в дорогу.

Путешествуют разно - на поездах, пароходах, автомобилях, самолетах, лошадях, верблюдах, слонах... пешком с нищенской сумой. Я старался соединять путешествие с трудом, нанимался работать в изыскательские партии, на барки, на плоты.

Когда началось строительство Мурманской железной дороги, я нанялся туда землекопом. Там, как парня грамотного, меня привлекли в комиссию по переписи местного населения - лопарей и коми.

И вот на быстрой, как северный ветер, оленьей упряжке я путешествую по стойбищам охотников, рыбаков, оленеводов. Мое дело - на каждого жителя заполнить опросный лист.

В этом листе был такой вопрос: кто ваш ближайший сосед, далеко ли он? Обычно называли стойбище, лучшего приятеля, уважаемого старика. Но вот лопарь Фома Данилов, живший одиноко у горного озера, ответил:

– Мой самый близкий сосед - медведь.

– Не шути, - упрекнул я.
– Это писать неудобно.

– Никакой шутки нет, одна правда. Пиши.

Я не знал, как поступить. Заметив мою растерянность, лопарь добавил:

– Могу показать. Он совсем близко, один час на оленях.

– Как живете с ним?
– спросил я.

– Хорошо, дружно живем, медведь понимает, как жить рядом с охотником.

Посмотреть живого медведя не в зоопарке, а в тундре, на воле, - это стоило и не такого пути. К тому же была красивая осенняя пора, когда деревья, травы, мхи наряжаются в такое яркое многоцветие, какого не бывает ни весной, ни летом. Все это многоцветие было залито ярким солнцем и чуть-чуть запушено легким инейком. Нарта, запряженная тройкой оленей, шла по нему легко, как по настоящему снегу. Все самое обычное - дышать, оглядывать красочные перелески и поляны, прихотливо фигуристые горы и озера, чувствовать лицом прохладный ветерок - было так приятно.

Лопарь рассказывал о медведе, к которому ехали мы. Первая встреча у них произошла три года назад. Фома поставил по первому снегу капканы на волков. Это зверье не ест ни травы, ни грибов, ни ягод, кормится только охотой, и от

него идет самая большая гибель для оленей. Через день Фома пошел проверять капканы. Вместо двух оказался один. По следам было ясно, что в другой попался (обулся) медведь, оборвал цепь и ушел в нем. Лопарь кинулся догонять зверя и бежал верст пять. Там зверь, почуяв погоню, начал вилять меж камней. Но

разве скроешься от собак? Зверь встал на задние лапы, прижался спиной к высокому камню, а передними лапами отбивался. На правой висел капкан. Фома взял медведя на мушку, но убивать не торопился. Мяса и шкур у него было достаточно от оленей. Вреда от медведя он не боялся: эти звери кормились разными кореньями, грибами, ягодами, оленей убивали редко. А что унес капкан- - убыток не велик, и в то же время шибко интересно, как будет жить с ним.

– Ну, что, вор, стоишь, чего ждешь?!
– крикнул Фома медведю.
– Снимай капкан и убирайся! Так и быть, пожалею тебя, дурака, оставлю в шкуре.

Медведь рычал, отбиваясь неловко от собак одной свободной лапой. А лопарь продолжал:

– Кому говорят, снимай! Не можешь, влип, дурной жадюга. На что польстился, на приманку, на кусок тухлой рыбы, на волчью жратву. Какой же ты царь северных зверей?!

Сказано еще несколько обидных слов: "Ты - не медведь, не царь, а волчье подъедало, ты - позор, стыд для своей породы, ты - посмешище на всю тундру". Фома позвал собак и принялся на виду у медведя кормить их сушеной рыбой. Медведь жадно вдыхал терпкий рыбий запах. С той поры, как попал в капкан, он не жевнул ни крошки. Накормив собак, лопарь поел сам, затем остатки и оглодки кинул медведю. Тот жадно проглотил все и начал медленно, с опаской уходить за камень.

– Стало быть, не хочешь отдавать капкан. Ладно, подождем. А будет худо - пеняй на себя, - сказал Фома и ушел...

Но не перестал интересоваться медведем. С таким видом, что не замечает его, иногда переходил ему дорогу, иногда шел за ним. Медведь всякий раз выжидательно приостанавливался. Дела у него были плохи: капкан мешал ходить, охотиться, защемленная лапа сильно болела, и медведь худел. На зиму он залег в берлогу. Фома раз-два в месяц проведывал его, жив ли. Судя по отдушине с подтаявшим снегом в ней, был жив.

Весной оголодалый медведь проснулся раньше обычного, когда земля была еще под снегом, мерзлая. Наступило непереносимо лихое время. Болела ущемленная лапа. Капкан при всяком движении гремел, отпугивал от медведя всех зверей, всех птиц, даже рыбу. Единственной едой была сухая, прошлогодняя трава. Медведь сильно ослабел.

В это время Фома принес ему большую свежую рыбину и решил не обронить ее, не бросить, а отдать с приветливым поклоном в лапы как угощение. Они оба - и человек, и медведь - смертельно боялись друг друга, ждали самого коварного выпада и сходились медленно-медленно, по вершочку, с остановками, вздохами. Но кончилось все мирно, Фома подал рыбину с добрым говорком: "Бери, бери, не стесняйся", а медведь принял ее с довольным урчанием. Через день Фома снова принес рыбину. Медведь встретил его доверчивей и разрешил погладить себя. В пятый приход Фома снял с него капкан. С той поры охотник и зверь стали друзьями.

Мы подъехали почти к самой берлоге. Там Фома привязал оленей к дереву, прихватил вяленую рыбину и пошел на свидание. Шел и говорил:

– Талла, таллушка [Медведь, медведюшко], ты где? Не залег, не уснул? Выйди, возьми рыбу.

Вскоре из берлоги, прикрытой ворохом опавшей листвы, выполз огромный бурый медведь с черной полоской вдоль хребта, принял от лопаря рыбину и принялся рвать ее. Чтобы не тревожить оленей, почуявших медведя, мы тут же уехали.

– Теперь что скажешь?
– спросил меня Фома.
– Что писать будешь?