Книга царя Давида
Шрифт:
Придя в Маханаим, Давид осмотрел людей, бывших с ним, и поставил над ними тысяченачальников и сотников; он разделил свое войско на три части; одну треть он отдал под предводительство Иоава, другую — под предводительство Авессы, брата Иоава, третью — под предводительство гефянина Еффея.
Царь сказал своим людям: «Я сам пойду с вами В сражение».
(Примечательный штрих, особенно если учесть, что последнее время Давид вел свои войны из царского дворца в Иерусалиме.)
Но народ отвечал ему: «Не ходи; ты один то же, что нас десять тысяч; для нас лучше, чтобы
(Даже если допустить, что столь непримиримый человек, как Давид, тем не менее сделался заботливым отцом по отношению к своему взбунтовавшемуся сыну, то зачем так подчеркнуто принародно отдавать приказы? Не хотел ли он таким образом загодя обеспечить доказательства своей непричастности к смерти Авессалома?)
Высокому суду и народу Израиля известно, чем кончилось сражение в лесу Ефремовом; двадцать тысяч человек войска Авессаломова были поражены в тот день, и лес погубил народа больше, чем истребил меч. Что же до Авессалома, то он скакал на своем муле. Когда мул пробегал под ветвями раскидистого дуба, Авессалом запутался волосами в ветвях и повис между небом и землею, а мул умчался.
И увидев это, некто и донес Иоаву. Иоав сказал ему: «Вот, ты видел; зачем же ты не поверг его там на землю? Я дал бы тебе десять сиклей серебра и красивый пояс».
(Эти слова Иоава, вполне сообразные тогдашним обстоятельствам, теперь как бы доказывают, что во всем виноват только он.)
Тот человек отвечал Иоаву: «Если бы положили на руки мои и тысячу сиклей серебра, и тогда я не поднял бы руки на царского сына; ибо вслух наш царь приказывал тебе, и Авессе, и Еффею: „Сберегите мне отрока Авессалома!"“
(Невиновность Давида подчеркивается снова.)
Тогда Иоав сказал: «Нечего мне медлить с тобою». И взял в руки три стрелы и вонзил их в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе. И окружили Авессалома десять окруженосцев Иоава, и били Авессалома, пока он не умер.
(При необходимости это можно выдать за еще одно доказательство вины Иоава.)
И взяли Авессалома, и бросили в лесу в глубокую яму, и наметали над ним огромную кучу камней. И все войско его разбежалось, каждый в шатер свой. Давид, сидевший между двумя воротами, узнал, что Господь отметил за него всем, которые подняли руки свои на царя, и что Авессалом мертв, тогда Давид смутился, и пошел в горницу над воротами, и плакал: «Сын мой Авессалом! Сын мой, сын мой Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!»
(Похоже, Давид и впрямь мучился. Его скорбь кажется неподдельной, впрочем, она выражается почти так же, как тогда, когда погибли Саул и Ионафан, Авенир и другие, то есть те, кто оказывался на пути у избранника Божьего и потому был устранен.)
эй Господин Ванея был столь милостив, что велел доставить меня на носилках в дом No 54 по переулку Царицы Савской. Кажется, глаза мои сроду не видели ничего
Дома меня уж ожидала пришедшая раньше Лилит, а также мои сыновья Сим и Селеф и их мать Олдана; вот только Есфирь, любимая супруга моя, не вышла на порог приветствовать меня.
Я спросил, как она себя чувствует, меня отвели к ее постели. Есфирь лежала и улыбалась, но за время моего отсутствия она сильно сдала. Одеяло едва приподымалось над постелью, до того она исхудала.
— Ах, Есфирь, — вздохнул я, — нельзя мне было оставлять тебя. Она погладила мою руку.
— Сейчас же пойду в храм, — сказал я, — и пожертвую самого жирного барана, а потом куплю у левитов наилучших мазей и снадобий, которые наверняка тебе помогут.
Она подала остальным знак уйти, а мне — чтобы я сел рядом, и спросила:
— Ну как? Рассказывай. Я попытался изложить все, что увидел или узнал, как можно занимательней: о храме в Беф-Сане с его хитрыми священниками; о биточках, обернувшихся для Фамари, дочери Давида, страшной бедой; о замечательной находке в сарае Иоглии, сына Ахитофела. О суде над Иоавом, который задумал Ванея, а об отведенной мне роли я рассказывать не стал. Есфирь, любимая жена моя, слушала, и ее очам вернулась частица их прежнего живого света. В груди моей затеплилась новая надежда на ее выздоровление, и я сказал ей об этом.
— Это правда? — спросила она вдруг тоненьким детским голоском.
Таким голоском она говорила когда-то, в дни нашей юности, когда я, чаще в шутку, обещал ей, что Господь сотворит нам то или иное чудо.
— Это правда? — повторила она.
— Разумеется, — ответил я.
Она хотела засмеяться, счастливая, как когда-то, но лишь захрипела. Лицо ее побледнело, сделалось серым, она вцепилась в мою руку.
— Есфирь! — закричал я. Она задыхалась. Голова ее клонилась набок, казалось, Есфирь теряет сознание. Я нащупал ее пульс, он страшно частил.
— Воздуху, — прохрипела она. Я распахнул ставни, так как вынести Есфирь на крышу побоялся. Сима и Селефа я послал за лекарем-левитом, про которого слышал, что он полагается не столько на молитвы, сколько на знание человеческого тела.
— Поторопите его, — велел я. — Пусть называет любую цену, заплачу серебром.
Сам я остался рядом с моей супругой Есфирью, чья любовь ко мне была глубже любого колодца, осушал ей пот со лба, отирал губы, беспомощно наблюдая за тем, как она борется против ангела тьмы.
Пришел левит, тщедушный и скользкий человечек, который первым делом огляделся в доме, будто прикидывал, чего стоит обстановка. Потом он осмотрел зрачки больной, прижал свое крупное ухо к ее впалой груди.
— У нее в легких вода, — сказал он наконец.
— Ты сумеешь ей помочь?
— Ей нужно побольше воздуху.
— Она будет жить?
— Надо потихоньку вынести ее наружу, посадить и обложить подушками.
— Она будет жить? — повторил я.
— Молись за нее! — ответил он. — И молись хорошенько.