Книга чудес
Шрифт:
О, глупый старый гигант! Он бросил золотые яблоки на землю, принял небо у Геркулеса и переложил на свои плечи, где ему и следовало быть. А Геркулес поднял яблоки и пустился в обратный путь, не обращая внимания на громовой голос гиганта, кричавшего ему вслед, чтобы он вернулся.
Новый лес появился и разросся вокруг Атласа, и могучие тысячелетние дубы снова пробились между пальцами его ног. Гигант так и стоит там до сих пор, или, вернее, стоит чрезвычайно высокая гора, носящая его имя. И когда над вершиной горы гремит гром, нам несложно представить себе, что это исполин Атлас зовет Геркулеса!
Камин Тэнглвуда. Послесловие
Скажите, кузен Юстес не можете ли вы точно определить, какова была высота гиганта? – спросил Папоротник, который с разинутым ртом сидел у ног рассказчика.
– О, Папоротник, Папоротник! – воскликнул студент. – Неужели ты думаешь, что я был там и измерял его линейкой? Впрочем, если ты хочешь знать доподлинно, он был от трех до пятнадцати миль в высоту, так что смело мог усесться на Таконик, подложив под ноги Моньюмент Маунтин.
– Неужели! – воскликнул Папоротник, вздохнув с видом полного удовлетворения. – Вот это настоящий гигант! А как велик был его мизинец?
– Длиной он был, пожалуй, всего лишь, как от Тэнглвуда до озера, – сказал Юстес.
– Да, настоящий гигант! – повторил Папоротник, в восторге от таких точных данных. – А хотел бы я знать, как широки были плечи Геркулеса?
– Ну, этого я, пожалуй, точно не скажу, – отвечал студент. – Однако полагаю, что они должны быть гораздо шире, нежели мои или твоего отца, или вообще чьи бы то ни было плечи в наше время.
– Скажите мне, пожалуйста, – прошептал Папоротник на ухо Юстесу, – какой толщины были дубы, что росли между пальцами ног Атласа?
– Они были толще каштанового дерева, что стоит за домом капитана Смита, – сказал студент.
– Юстес, – произнес мистер Прингл после непродолжительного молчания, – боюсь, мое мнение о вашей сказке лишь в малой степени потешит ваше авторское самолюбие. Позвольте мне посоветовать вам никогда не браться за древние мифы, так как ваша фантазия придает готические черты всему, чего коснется. А ведь это равносильно тому, чтобы раскрашивать строгую греческую статую! Возьмем, например, вашего гиганта: как вы решились поместить эту громоздкую фигуру в изящную канву греческой басни? Ведь вследствие своего стремления к гармонии и красоте, греки даже чудовищное и необычное наделяли привлекательными формами.
– Я изобразил гиганта таким, каким он представлялся мне, – возразил студент, несколько задетый отзывом мистера Прингла. – Если вы внимательнее всмотритесь в эти мифы с намерением переделать их, вы увидите, что древние греки имеют на них не больше прав, чем современные янки. В сущности, эти мифы являются достоянием всего человечества. Древние поэты изменяли их по своему желанию, обращались с ними, как скульптор с глиной. Почему я не могу сделать это же?
Мистер Прингл невольно улыбнулся.
– К тому же, если вы вложили теплоту, чувство, страсть или какое-либо нравоучение в классическую форму, – продолжил Юстес, – вы получаете нечто совершенно иное по сравнению с тем, что было раньше. Владея легендами, которые с незапамятных времен принадлежат человечеству, греки и впрямь облекли их в образы дивной красоты, но, по-моему, холодные и бездушные образы… И тем самым они причинили неисчислимый вред всем последующим поколениям.
– И вы были рождены, чтобы исправить его? – расхохотался мистер Прингл. – Хорошо, продолжайте в том же духе, но не забывайте моего совета и никогда не переносите ваших пародий на бумагу… А не обработать ли вам несколько легенд об Аполлоне?
– По-видимому, вы считаете, что это невозможно, – после минутного молчания проговорил студент. – На первый взгляд мысль об Аполлоне в готическом стиле действительно кажется почти смешной, однако я приму ваше предложение и не сомневаюсь в успехе.
Во время этого спора дети, которые ни словечка из него не поняли, очень захотели спать и стали расходиться по своим комнатам. Их сонный лепет был слышен, пока они поднимались по лестнице, меж тем как северо-западный ветер, носившийся вокруг Тэнглвуда, громко завывал в верхушках деревьев. Юстес Брайт вернулся в свою комнату и снова принялся за стихи, но заснул на первой же рифме.
Чудесный кувшин
Склон холма. Предисловие к «Чудесному кувшину»
А как вы думаете, где и когда мы вновь повстречались с детворой Тэнглвуда? Не зимой, а в веселый майский день, и не у камина или в детской, а на полпути к вершине холма – или горы, как, пожалуй, было бы правильнее его назвать. Они вышли из дома с твердым намерением взобраться на самую вершину холма. Этот холм, правда, был гораздо ниже Чимборазо, Монблана и даже Грэйлока, но, тем не менее, он был значительно выше любого муравейника и кротовины, а когда его измеряли мелкими детскими шажками, казался даже очень значительной горой.
Был ли с ними кузен Юстес? В этом можете не сомневаться, так как в противном случае закончилась бы наша книга. Весенние каникула Брайта сейчас были в самом разгаре, и выглядел он почти так же, как и четыре-пять месяцев назад, когда мы встречались последний раз. Однако, если присмотреться, над его верхней губой можно было заметить легкий намек на пробивающиеся усики. За исключением этого доказательства мужественности, Юстес остался все тем же мальчишкой.
Он по-прежнему отличался веселостью, шаловливостью и легкомыслием, благодаря которым заслужил любовь маленьких обитателей Тэнглвуда. Прогулка на вершину холма, разумеется, была его идеей. Подъем был довольно крутой, и юноша подбодрял детей веселыми криками, а когда Одуванчик, Маргаритка и Резеда уставали, попеременно нес их на спине. Пройдя через сады и пастбища в нижней части холма, они достигли леса, который тянулся до самой вершины.
В этом году май был теплее, чем обыкновенно, а день для прогулки выдался такой хороший, что лучшего нельзя было и желать. Во время восхождения на холм дети насобирали множество фиалок – голубых, белых и даже золотых, словно их коснулась рука Мидаса. Маленькая хоустония – самый общительный из всех цветов – прямо-таки поражала своим изобилием. Этот цветок никогда не растет одиноко, он всегда окружен друзьями и родственниками. Иногда можно видеть целое семейство на пространстве, едва превышающем ладонь, а иногда они покрывают белыми лепестками целые пастбища, так как им весело жить вместе. Внутри леса попадались аквилегии – скорее, бледные, чем алые, так как из-за застенчивости они привыкли прятаться от солнца, – дикая герань и белая клубника. Толокнянка еще не отцвела, но с заботливостью наседки, прячущей цыплят, она скрывала свои лепестки под прошлогодней листвой, так как знала, что они красивы и сладко пахнут. Она делала это так искусно, что детям неоднократно случалось вдыхать ее нежный аромат прежде, чем они могли догадаться, откуда он исходит.