Книга и братство
Шрифт:
— Знаю! Но вы не обязаны преподавать им!
— Слава богу, не обязан. Но обстановка уже не та — не могу сказать, насколько это пагубно сказывается на всем.
— Представляю, — поддакнул Джерард. Он чувствовал то же самое.
— Нет, молодые люди теперь не дружат. Они легкомысленны. Думают только о том, как бы затащить девушку в постель. По ночам, вместе того, чтобы обсуждать серьезные вопросы и спорить с друзьями, они барахтаются в постели с девчонками. Это… возмутительно.
В воображении Джерарда тоже возникла ужасающая картина упадка, краха прежних ценностей. Хотелось посмеяться над негодованием Левквиста, но, увы, он разделял его.
— Что ты думаешь обо всем этом, Херншоу, о нашей несчастной планете? Уцелеет ли она? Сомневаюсь. Кем ты стал, стоиком в конце концов? Nil admirari [13] ,
— Нет, — ответил Джерард. — Я не стоик. Вы обвинили меня в отсутствии честолюбия. Я слишком честолюбив, чтобы просто быть стоиком.
— Ты имеешь в виду нравственное честолюбие?
— Пожалуй… да.
— Ты испорчен христианством, — сказал Левквист. — То, что ты принимаешь за платонизм, есть старая мягкосердечная мазохистская христианская иллюзия. Святой Августин опошлил твоего Платона. В тебе нет жесткой основы. Райдерхуд, которого ты презираешь…
13
Ничему не удивляться (лат.). (Гораций. Послания.)
— Я не презираю.
— Райдерхуд тверже тебя, тверже. Твое «нравственное честолюбие», или как там ты называешь свой эгоистический оптимизм, — это просто старая ложь христианского спасения: можно, мол, избавиться от себя прежнего и стать достойным человеком, просто думая об этом: и когда будешь сидеть и упиваться своей мечтой, почувствуешь, что уже изменился и больше ничего не требуется делать — и вот уже ты счастлив в своей лжи.
Джерард, которому приходилось выслушивать подобные тирады, подумал: как прав Левквист, как проницателен, он знает, что все это ему тоже приходило в голову. И легкомысленно заметил:
— Что ж, по крайней мере, счастлив, это ли не замечательно?
Левквист сморщил толстые губы, отчего его лицо превратилось в маску отвращения.
— Хорошо-хорошо, молчу, — поспешил сказать Джерард.
Левквист продолжал:
— Мне уже недолго осталось. В этом нет ничего постыдного, старость — известный феномен. Разница лишь в том, что сегодня всем недолго осталось.
— Да, — согласился Джерард, подумав: «Пусть так считает, если это утешает его».
— Сейчас любая мысль, если она не пессимистична, лжива.
— Но вы говорили, что так было всегда?
— Да. Только теперь это вынуждены признать все мыслящие люди, это единственно возможная позиция. Мужество, стойкость, честность — вот добродетели. И понимание, что из всех тварей живых, пресмыкающихся между небом и землей, мы — самые ничтожные.
— Но вы не унываете, сэр!
Левквист улыбнулся. Его темно-голубые с коричневыми крапинками глаза влажно блеснули среди сухих морщин, как у ископаемого ящера, он покачал огромной стриженой головой и улыбнулся демонически:
— Это ты не унываешь, всегда был оптимистом, неизменно надеешься, что в последний момент за тобой пришлют трирему.
Джерард одобрительно кивнул. Метафора ему понравилась.
— Но, увы. Человек вечно смертен, он и думает подчас, а задумавшись, за сердце он хватается тотчас [14] .
Левквист приложил крупную морщинистую руку к нагрудному карману потертой вельветовой куртки. Живя среди шедевров мировой поэзии, он хранил трогательную привязанность к А. Э. Хаусману.
14
Измененное последнее четверостишие стихотворения Альфреда Эдварда Хаусмана (1859–1936):
От вина, любви, сражений Если быть бы вечно пьяну, Я бы, счастлив, ложился ночью, Вставал, счастлив, утром рано.В дверь постучали.
— Еще один, — сказал Левквист. — Ну, иди! Поклон от меня отцу. И многоуважаемой Роуз. Недолго мы поговорили, заглядывай еще, не дожидайся очередного подобного повода, чтобы навестить старика.
Джерард встал. Как уже бывало не раз, ему страстно захотелось обойти стол, сжать руки Левквиста, может, поцеловать их, может, даже преклонить перед ним колени. Дозволяет ли классический ритуал почтительного коленопреклонения подобный жест, достаточно ли он формален, чтобы не быть отвергнутым как неуклюжее проявление сентиментальности? И как прежде, он засомневался, а потом подавил свой порыв. Понял ли Левквист его чувства, нежность их и силу? Он не был уверен. И ограничился поклоном.
Левквист прорычал разрешение войти. Назвал имя.
Джерард разминулся в дверях с сорокалетним розовощеком. Мучительно сожалея, что не удалось проститься более тепло, он спустился с крыльца.
Тамар искала Конрада, Конрад искал Тамар. Роуз и Дженкин искали Джин и Дункана и Конрада с Тамар. Гулливер искал девушку, которая пойдет с ним танцевать.
Тамар в пылу негодования побрела прочь от шатра, куда бросился Конрад, чтобы увидеть своего кумира, о чем сейчас горько сожалела. Она вернулась почти сразу же и даже подошла к группе молодых приверженцев, но Конрада среди них не увидела. Конрад, который не смог протиснуться поближе к Краймонду, немного постоял, ошеломленный, за плотной стеной спин, а потом, поняв, что Тамар не последовала за ним, оглядел шатер и, не помня, с какой стороны вошел в него, зашагал по кольцевой дорожке туда, где, как ему казалось, они расстались. Тамар же брела по прямой дорожке к соседнему шатру, где играли вальсы и куда они шли, когда им повстречался Гулливер. Она постояла у шатра, озираясь, увидела Роуз, вальсирующую с Джерардом, и тут же ретировалась. Она обожала своего дядю и Роуз, но стеснялась их и сейчас волновалась, как бы они не увидели ее одну, без кавалера, которого лишилась по собственной вине. Вскоре после того, как она вновь растворилась в темноте, появился Конрад, тоже увидел Роуз и Джерарда и потихоньку улизнул, опасаясь того же, что и Тамар. Тем временем Тамар ушла к галереям, где в кладовой студенческой столовой раздавали сэндвичи и куда они с Конрадом предполагали было пойти, но потом решили сперва потанцевать. Конрад поспешил назад, к шатру с «Водоплавающими», услышав, что знаменитая поп-группа собиралась продолжить выступление. Тамар поискала в выпивающей и смеющейся толпе у кладовой, заглянула в часовню, еще одно место, о котором упоминал Конрад. Вернулась по галерее и вышла к реке, и ровно в этот момент Конрад появился в другом конце галереи.
Время шло, перерыв на ужин закончился, и танцы вступили в новую фазу. Просторная поляна между светящимися полосатыми шатрами заполнилась красивыми людьми: стройными юношами в кружевных рубашках, к этому времени уже расслабившими узлы галстуков, девушками в мерцающих платьях с оборками и без; те тоже выглядели далеко не столь безупречно, как прежде: там и тут сверкало плечо, освободившееся от бретельки, оборванной во время веселого народного танца на радость смеющемуся партнеру, тщательно продуманные высокие прически, сооруженные с помощью неимоверного количества заколок несколько часов назад, растрепались или были разрушены нетерпеливыми мужскими пальцами, и волосы струились по спине или плечам. Кое-какие пары жарко целовались по темным углам или застыли в безмолвных объятиях — долгожданная кульминация долгожданного вечера. Кое у кого на платье уже красовались предательские зеленые пятна от травы. Соперничающая музыка гремела, не уступая, «Водоплавающие» охрипшими голосами вопили под мельтешение света и грохот электрогитар. Танцующие толпы в разных шатрах слегка поредели, но стали неистовей.
Тамар расплакалась и, стараясь успокоиться, пошла к реке и встала на мосту. От огней на берегу в воде, извиваясь, плясали длинные яркие ленты и тонули в глубине. Перегнувшись через перила, она уловила сквозь отдаленный шум веселья тихий голос реки, неумолчно поющей о чем-то своем. Когда на мосту появились люди, она было перешла на другой берег, но повернула назад, разглядев в темноте силуэты тактичной охраны в котелках на голове, которая расположилась в стратегических точках, дабы предотвратить проникновение личностей, не заплативших за билет на сверкающее торжество. Она пошла через лужайку к «Новому зданию» [15] . Чуть ранее Конрад столкнулся с Дженкином.
15
Здание открытого в 1985 г. «Оксфордского центра по изучению ислама».