Книга и братство

Мердок Айрис

Он очень надеялся, что служитель Левквиста сумеет навести порядок до того, как Левквист вернется в квартиру после завтрака. Не забыть бы дать парню «на чай». Потом он со стыдом вспомнил, что в волнении от встречи с Левквистом не поблагодарил за разрешение воспользоваться его квартирой — исключительная привилегия, поскольку на балу, конечно же, присутствовали другие выдающиеся бывшие его ученики. Он принялся составлять в уме письмо с вежливыми извинениями. Левквист, безусловно, заметил его оплошность и, вероятно, позлорадствовал по этому поводу. Потом он задумался о том интересном факте, что ни разу после «той истории», теперь уже такой давней, Левквист при встречах с Джерардом или Дженкином не упоминал имени Краймонда, хотя справлялся о других, а Краймонд тоже был

его учеником и одним из группы. Кто-то наверняка рассказал ему. Потом Джерард спросил себя, уже не в первый раз, поддерживал ли Краймонд хоть мало-мальски дружеские отношения с Левквистом. Может, и он виделся с ним в тот же самый вечер! Как это ужасно, как отвратительно, что Краймонд здесь. Джерард разделял возмущение Роуз: как он посмел! На что Дженкин ответил: а почему нет? Но танцевать с Джин… Джерард с недовольством заметил, какое, похоже, возбуждение этот случай, если это можно назвать случаем, вызвал в Дженкине. Сам Джерард нашел все это возмутительным, отвратительным, откровенно зловещим и неуместным. Может, Краймонд был пьян, и пьян сильно. Зазвонил телефон. Джерард поднял трубку.

— Алло.

— Могу я поговорить с мистером Херншоу?

— Пат…

— О, Джерард… Джерард… он скончался…

Мысли Джерарда приняли иное направление. Отец мертв.

— Джерард, ты меня слушаешь?

— Да.

— Он умер. Мы ведь не ожидали, да, врач не предупредил… просто это случилось… так… неожиданно… он… и он умер…

— Ты там одна?

— Да, конечно! Сейчас пять утра! Как думаешь, кто мог бы побыть со мной?

— Когда он умер?

— Час назад… не знаю…

Пронеслась мысль, а что делал он в тот момент?

— Ты была с ним?..

— Да! Я спала с открытыми дверями… около часу ночи услышала стон и вошла к нему: он сидел в постели и… и бормотал ужасно высоким голосом, и все время дергал руками и озирался, и не смотрел на меня… он был белый как мел, губы тоже белые… я попыталась дать ему таблетку, но… пыталась уложить, хотела, чтобы он опять уснул, думала, что если только он сможет отдохнуть, если только сможет поспать… а потом так задышал ужасно… так ужасно…

— О боже! — проговорил Джерард.

— Все, умолкаю, ты не хочешь этого слышать… я целую вечность пробовала связаться с тобой, дежурный там у вас звонил в разные комнаты, и я просто напилась. Ты пьян? По голосу слышу.

— Возможно.

Джерард подумал: конечно, у Левквиста в библиотеке нет телефона… но в любом случае это было раньше… что же он делал? Смотрел, как Краймонд танцует? Бедная Патрисия. Сказал в трубку:

— Держись, Пат.

— Ты пьян. Конечно, я стараюсь держаться. Ничего другого не остается. Я с ума схожу от горя, страдания и потрясения, и я совсем одна…

— Лучше тебе пойти спать.

— Не могу. Сколько тебе понадобится, чтобы приехать, час?

— Час, да, — ответил Джерард, — или меньше, но не получится выехать немедленно.

— Да почему же не получится?

— У меня тут много народу, я не могу просто бросить их, не могу бросить, не попрощавшись, а бог знает, куда они все разбрелись.

Он подумал, что не может уйти, не повидав Дункана.

— У тебя отец умер, а ты хочешь продолжать танцы со своими пьяными приятелями?

— Скоро приеду, — сказал Джерард. — Просто не могу уйти вот так сразу, извини.

Патрисия положила трубку.

Джерард посидел с закрытыми глазами в наступившей тишине. Потом проговорил: «О, господи, господи, господи!» и уткнулся лицом в ладони, тяжело дыша и стеная. Конечно, он знал, что это неизбежно, сам спокойно сказал об этом Левквисту, но случившееся совершенно не было похоже на то, к чему его готовило малодушное воображение. Он понял, чего ему не хватало воли представить, — факта, окончательного факта. Любовь, давняя любовь, острая, необъятная, властная, которая забылась или осталась неосознанной, нахлынула из всех пределов его существа жгучей болью, плачем и воплем агонии последней разлуки. Никогда больше он не поговорит с отцом, не увидит его улыбающегося приветливого лица, не будет счастлив оттого, что тот счастлив, не найдет полного утешения в его любви. Он чувствовал раскаяние, но не потому, что был плохим сыном, не был он плохим сыном. А потому, что перестал быть сыном, а ему столько надо было сказать отцу. Теперь он в ином мире. О отец, отец, мой дорогой отец!

Он услышал шаги на лестнице, поспешно поднялся и отер лицо, хотя слез на нем не было. Устремил спокойный взгляд на дверь. Это был Дженкин.

Джерард мгновенно решил, что не станет ничего говорить Дженкину об отце. Скажет после, когда они поедут обратно в Лондон. Не хотелось начинать, чтобы кто-нибудь вошел и прервал. Лучше ничего не говорить. Дженкин поймет.

Для Дженкина, который неизменно читал мысли Джерарда, не было секретом, что Джерард осуждал то, что могло ему показаться его возбуждением, даже ликованием по поводу маленькой драмы, которая обещала разыграться вечером. Он также чувствовал, что Джерард скептически отнесся к его похвалам развевающемуся килту Краймонда. А еще Дженкин был раздосадован своей gaucherie [21] с Роуз, неспособностью танцевать хорошо и резким ответом на ее вопрос о книге. К тому же он вовсе не был уверен в том, что был настолько пьян. Когда Роуз отказала ему в следующем танце, отговорившись усталостью, Дженкин быстро обошел все шатры в поисках Дункана, но не нашел его. Побежал за фигурой в белом, вроде бы похожей на Тамар, но та исчезла при его приближении. А Тамар в это время закончила свой танец с Дунканом и услышала от него неопределенное: «Ну иди, развлекайся». Она не чувствовала себя обязанной, да и не испытывала большого желания оставаться с ним, он был откровенно пьян и то ли не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии, то ли совсем забыл, что у нее нет партнера. Она бесцельно бродила среди многолюдья в надежде, что ее заметит кто-нибудь из знакомых. Отыскать кашемировую шаль она уже не рассчитывала, кто-нибудь, наверно, присвоил ее.

21

Неловкость, неуклюжесть (фр.).

Для Джерарда, который неизменно читал мысли Дженкина, не было секретом, какое легкое огорчение омрачает душу приятеля, и поспешил обрадовать его:

— Друг мой, не считаешь ли, что пора достать ту бутылку виски, которую, по твоим словам, ты припрятал? Меня уже тошнит от этой шипучки.

Они прошли в по студенчески аскетичную спальню Левквиста с узкой железной койкой, умывальником с тазиком, кувшином и мыльницей, и Дженкин принялся шарить под одеялом на койке. Бутылка была найдена, графин с водой стоял на прикроватной тумбочке, что было очень кстати, поскольку тут, конечно, не было ни ванной, ни вообще водопровода. Джерард привел в порядок разворошенную постель. Прихватив трофеи, они вернулись в гостиную и налили себе виски в два бокала для шампанского.

— За окном уже день, может, отдернем шторы?

— Да, наверно, — сказал Джерард, — какой ужас!

Он отдернул шторы, впустив кошмарно холодное солнце.

— Я так нигде и не нашел Дункана, но видел массу людей в оленьем парке.

— Их там не должно было быть.

— Но они были.

На лестнице послышались тяжелые неуверенные шаги.

— Наверно, Дункан, — сказал Дженкин и открыл дверь.

Ввалился Дункан, прямиком направился к креслу и рухнул в него. Мгновение тупо смотрел перед собой. Потом провел рукой по лицу, как Джерард раньше, нахмурился и собрался с силами. С трудом сел немного прямей.

— Господи, да ты насквозь мокрый! — воскликнул Дженкин.

Брюки Дункана и часть пиджака были мокрые, в грязи, и грязная вода капала на ковер.

Дункан увидел это и запричитал:

— Боже, что скажет Левквист!

— Я приберу, — сказал Джерард.

Он принес из спальни два полотенца, одно дал Дункану, а другим принялся вытирать лужу на ковре, пока Дункан отряхивался.

— Да, набрался я, — кивнул Дункан. Потом объяснил: — Свалился в реку. Ненормальный.

— Я тоже набрался, — сочувственно откликнулся Дженкин.