Книга из человеческой кожи
Шрифт:
– Любовью! – вскричали мы в один голос.
– И медицинской практикой, – серьезно сказал Санто.
– И рисованием, – с гордостью добавила я.
– И бобами! – воскликнула Жозефа.
– И башмаками, – присовокупил Фернандо.
Джанни сказал:
– У меня есть клочок бумаги, на который вы обязательно должны взглянуть. То есть должны были взглянуть еще много лет назад. – Он развернул пожелтевший лист плотной бумаги и простонал: – Это собственный почерк вашего батюшки, госпожа Марчелла. – И лицо его исказила горестная гримаса. – Какое облегчение!
Я взяла лист в руки.
На нем было написано: «Последняя вопя и завещание».
Джанни дель Бокколе
Хрупкое старое завещание бережно переходило из рук в руки, а я шел домой вместе с новой семьей Марчеллы и радовался, как ребенок. Марчелла более не пользовалась костылем, а лишь слегка прихрамывала, опираясь на руку Санто.
Я не сводил с них восторженных глаз. Марчелла… что я могу сказать? Вы никогда бы не поверили, что она была монахиней! К ней воротилась ее прежняя улыбка, та самая, из детства. Санто, как мне казалось, стал выше на целую голову. Молодой Фернандо был точной копией своего отца, в отличие от Мингуилло. Особенно похожими были лоб и рот. Япривязался к мальчику с первого взгляда. Он, пожалуй, был на год младше Марчеллы, что делало ее следующим по старшинству ребенком из настоящего завещания.
А уж Беатриса Виллафуэрте – я не понимал ни словечка из того, что она щебетала, но, боже мой, до чего ж красивая женщина! («Отличный выбор!» – с опозданием мысленно поздравил я своего старого хозяина.) Но теперь гораздо важнее было то, что она по-матерински любила Марчеллу, намного сильнее ее настоящей матери. У меня аж слезы на глаза наворачивались всякий раз, когда она обнимала Марчеллу за плечи, а такое случалось частенько, хотя Беатрисе и приходилось делить ее с Санто. А рядом шагала Жозефа, девчонка с полными губками и острым язычком между ними.
Оно было недлинным, завещание, я имею в виду. Марчелла перевела его для них на испанский, а потом они устроили я стоящее пиршество из тарелки черствого хлеба с прогорк ль маслом, как будто им подали лосося в сметане и устриц с ope ди. Мы проговорили до поздней ночи.
Жозефа, которая, такое впечатление, знала все обо в сообщила, что по испанским законам женщина имеет та же право наследования, как и мужчина.
Выходит, Мингуилло не сможет оспорить завещание, во всяком случае, не в Арекипе. Все серебряные рудники, дом, семейный склад – отныне все это по праву принадлежало Марчелле.
Марчелла быстро проговорила:
– Все, что достанется мне, достанется всем нам. Ведь мы – одна семья.
Но для начала нам был нужен адвокат, чтобы доказать это властям.
Адвокат стоит денег. А у нас – теперь и я присоединился к ним – их не было.
Они едва могли прокормить себя. Любовь согревала их своим теплом, но она не может разогреть сковородку, верно?
Жозефа – да-да, ее имя следовало произносить именно так – Хр-жр-жж-зефф-фа–
– Продайте меня. Получите три, или четыре, или даже пять сотен песо. С такими деньгами можно купить лучшего адвоката в городе, даже Хуана Пио де Тристана-и-Москозо. А уж он добьется сатисфакции от брата.
– Я никогда не смогу продать тебя! – вскричала Марчелла и прижала маленькую sambaк груди. С ее стороны это было очень мило.
– Очень может быть, – весьма довольная, ответила Жозефа, – но вы можете продать меня каким-нибудь людям из Куско за немножко-немножко денег. А потом я убегу от них и вернусь к вам. Такое случается постоянно.
При мысли об этом у всех расширились глаза.
Когда я поднялся, чтобы уходить, молодой Фернандо спросил:
– Куда вы идете, Джанни? Теперь это ваш дом.
Марчелла уже подскочила и сооружала мне постель из одеял у очага.
«Да, пусть-ка Мингуилло поломает голову, – подумал я, – где я и что со мной».
Все вышло так, как задумала Жозефа. Мы продали ее за четыре сотни песо одному купцу из Куско, который возвращался назад с караваном из десяти осликов, нагруженных лучшим бренди Арекипы. Мне было жалко отпускать ее, и еще мне не понравились взгляды, которые то и дело бросал на нее купец.
Но с такими деньжищами у нас и вправду появилась надежда нанять одного из самых умных и богатых людей в Арекипе, Хуана Пио де Тристана-и-Москозо, как и предлагала Жозефа. К тому времени, как его сиятельство согласился уделить нам четверть часа своего драгоценного времени, Жозефа уже воротилась к нам, со своими мягкими черными глазами, кудрявыми волосами и умением наполнять комнату уютом и комфортом. Да, эта Жозефа тоже была красавицей. Ни одна служанка в Венеции не могла с ней сравниться.
Мне показалось, что по меньшей мере один из этих мягких черных глаз ласково посмотрел на меня.
Марчелла Фазан
Говорили, он стоит миллион песо. В Арекипе такими состояниями обладали разве что семейства Тристанов и Гойенече. Я боялась, что им не нужны ни наши жалкие гроши, ни наше пустяковое дело. Но Санто настаивал, что только такие люди знают, как правильно оспорить или доказать истинность завещания, а потом и распорядиться им.
Именно Жозефа предложила отдать Хуану Пио де Тристану-и-Москозо не только наши песо, но и маленькую картину Мантеньи с изображением святого Себастьяна из моего приданого. На следующее утро Фернандо отнес картину, завернутую в шаль, в резиденцию Тристанов. Он не стал торговаться насчет цены, оставив маленький светоносный холст говорить за себя, что у нею получилось намного лучше, чем у Фернандо.
А завещание мы передали Хуану Пио де Тристану через Джанни, одетого в платье венецианского камердинера. Мы научили Джанни, что он должен сказать, будто прибыл по поручению «наследника великого Фернандо Фазана», и это непременно откроет перед ним двери особняка.