Книга Легиона

Подольский Наль Лазаревич

Обреченная на вынужденное бездействие, она, как принято выражаться в соответствующей среде, подкапливала материал на Ларису Паулс (в частной жизни именовавшуюся Лолой или Лолитой). Дело двигалось медленно — приходилось в каждой мелочи строго придерживаться законности, иначе с этой потаскухой и ее семейкой неприятностей не оберешься. Папаша — в прошлом-то комсомольский вожак и видный член партии, делегат двух съездов — теперь настоящая акула капитализма. Фактический владелец машиностроительного завода, двух страховых обществ тянет свои загребущие руки теперь и к банку, у которого малость пошатнулись дела. А в телевизионных интервью по старой привычке все еще бубнит о благе народа. Мамаша, кроме игры в преферанс, ничем не интересуется, даже тем,

что ее муж, старый хрен, на виду у всех заводит любовниц. Был еще брат, от первой жены отца, видный ученый, работал в Институте генетики — так он уже полтора года, как умер. Марго туда специально сходила вызнать что-нибудь про него — говорят, был рыхлый и вялый, прямо зомби какой-то, умер в сорок лет, а выглядел на шестьдесят. В Институт приходил раз в месяц, на Ученый совет, сидел, молчал, спал на ходу — и притом был окружен общим почтением. Да уж, наука — вещь непростая, что к чему, сразу не разберешься. Для Марго главное, что с сестрой он лет десять контактов никаких не имел.

А самоубийства шли своим чередом с регулярностью сводок дорожно-транспортных происшествий. У Марго накопилось уже больше сорока папок.

Единственной путеводной нитью оставалась Лариса Паулс, и Марго оберегала эту ниточку, как росточек редкостного растения. Когда в список самоубийц попал приезжий лох, которого Паулс заклеила в ресторане, привезла к себе домой и сразу же дала от ворот поворот, Марго получила санкцию на постоянное прослушивание телефона и скрытую камеру.

Теперь жизнь Марго стала значительно интереснее. По части любовного опыта в ее послужном списке значились неуютные амуры наспех в студенческом общежитии, однократное неудачное замужество, затем нудная связь с прицелом любой ценой родить ребенка, увы, безрезультатная, и, наконец, длительный вялотекущий роман с женатым сотрудником прокуратуры, где алкоголя было больше, чем секса. Поэтому она от изумления раскрывала рот, глядя, что вытворяла эта телка с мужчинами. Это было похлеще телевизионных сериалов, к которым Марго питала слабость.

Лола любила вкусно поесть и совершенно не беспокоилась, как ее гастрономические наклонности скажутся на фигуре. Сложения она была плотного, как говорится, при формах, но назвать ее толстухой не приходило в голову никому. Бешеная сексуальная энергия и специфический нерв какой-то темной активности исправно сжигали любой избыток калорий. Еда для нее была занятием чувственным, и процесс поглощения ею пищи смотрелся со стороны как откровенная до неприличия сексуальная процедура. Почти каждый попавший к ней в постель мужчина обязательно докладывал, в качестве запоздалого объяснения в любви, что безумно ее возжелал, именно наблюдая, как она ест.

Дома, в своей мультиспальной кровати, застеленной ярко-красными простынями, чувствуя себя полностью хозяйкой положения, она импровизировала маленькие постельные сценарии, сочетавшие ее два любимых занятия, секс и еду. Непосредственно во время полового акта мужчина в определенные моменты, не прекращая предписанных телодвижений, должен был кормить ее сырами, паштетами, фруктами и иными деликатесами, ни названий, ни природы которых Марго опознать не могла.

Но время от времени она совершала поступки, не вписывающиеся в изложенную, как справедливо полагала Марго, естественную для Лолы модель поведения. В любую минуту — едва войдя в дверь, во время подготовительной фазы или уже в постели — она могла внезапно проникнуться страхом и отвращением к партнеру и немедленно выставить его из дома. Это не были ни капризы, ни садистские выходки — здесь Марго не могла ошибиться: ужас и омерзение были неподдельными, и они оказывались сильнее похоти. Примитивное объяснение — девчонка на почве секса сбрендила — не проходило, ибо во всем остальном поведение Лолы доказывало ее избыточную нормальность, не сто-, а двухсотпроцентную.

Марго казалось, что с течением времени подобные инциденты учащались, грозя нарушением нормальной половой жизни (нормальной по меркам Лолы). Кроме того, скоропалительные изгнания

любовников были чреваты скандалами, так что милой хозяюшке приходилось иной раз угрожать газовым баллончиком, а то и применять его на деле, впрочем, с большой осторожностью, что опять-таки доказывало контролируемость ее поведения. А однажды был пущен в ход газовый пистолет, но выстрел, к счастью, не попал в цель.

В поведении Лолы определенно присутствовала некоторая непредсказуемость и нервозность, и, с учетом рациональности и психической уравновешенности ее натуры, это значило, что они вызваны вполне конкретной причиной.

Марго решила, ей пора поглядеть на Паулс своими глазами, а не через объектив видеокамеры. Чувствуя, что вступать с ней в прямое общение еще рано, Марго просто заявилась в кафе, где Лола назначила свидание какому-то типу, — тот ей позвонил накануне, сказавшись администратором Московской фондовой биржи. Случай был удачный: первый контакт с незнакомым человеком достаточно показателен для тестирования психики.

Марго, уже зная, что Паулс в делах отличается пунктуальностью, пришла точно за десять минут до оговоренного срока. Она заняла столик подальше от окна у колонны и, глянув в меню, прикинула, что ее тощий кошелек выдержит в этом заведении только кофе. Отнеся возникшее раздражение на все возрастающий счет прегрешений этой паршивки и ожидая, что чрезмерная скромность заказа вызовет неудовольствие персонала, Марго приготовилась предъявить свое удостоверение, что, вообще говоря, было сейчас нежелательно. Но официант без всякого удостоверения обслужил ее со счастливой улыбкой, а когда она извлекла из сумочки сигареты, бесшумно материализовавшаяся из воздуха рука поставила на стол пепельницу и щелкнула зажигалкой.

Паулс явилась точно, секунда в секунду, плюхнулась в кресло и закинула ногу на ногу, предъявив заинтересованным взорам присутствующих мужчин в меру полные бедра, окруженные серебристым сиянием колготок. Не дожидаясь заказа, официант принес ей несколько крохотных тарталеток с неведомо какими малогабаритными лакомствами, поглощением коих Лола тут же и занялась. Внезапно она прервала свое занятие и по очереди внимательно оглядела всех сидящих в кафе мужчин (и только мужчин, отметила про себя Марго), но это был не оценивающий взгляд самки, а взгляд настороженный, подозрительный. Затем она вернулась к опустошению тарталеток с полной самоотдачей и вскоре стала центром внимания и мужчин, и женщин, с той разницей, что женщины подглядывали исподтишка.

Да, здесь было на что посмотреть. Это походило не на поедание пищи, а скорее на слияние с нею — Лола ее обольщала, заманивала в себя. В этом процессе, который даже стороннему наблюдателю доставлял чувственное удовольствие, участвовало все лицо, руки, а главная роль отводилась яркому розовому и удивительно ловкому языку. Рот она открывала не так уж и широко, и тем не менее все могли видеть, как там внутри пища льнет к ее зубам, небу, постепенно удаляясь в интимную темную глубину. Мужчин зрелище возбуждало до крайности, казалось, все они без исключения изнемогают от желания быть поглощенными этой теплой манящей полостью, ее оранжево-красным, влажно трепещущим нутром, которое назвать просто ртом язык бы не повернулся.

Московский биржевик опоздал на пятнадцать минут, и Лола прочитала ему нотацию высоким ломающимся голосом с интонациями обиженного ребенка. Биржевик ерзал в кресле, не зная, куда девать руки, но Марго почувствовала, что это — всего лишь ласковый вариант выволочки, а когда понадобится, в этом детском голоске появится режущая сталь. Видно, она недаром имела репутацию прижимистого дельца.

Далее Паулс вела себя крайне неровно. Поворчав по поводу опоздания, она сменила гнев на милость и стала вовсю кокетничать с новым знакомым, а когда его глаза сделались жадными и маслянистыми, ее вдруг одолела подозрительность, и она задала серию вопросов, явно имеющих целью проверить, тот ли он, за кого себя выдает. Затем она опять подобрела и даже позволила положить ладонь на свое колено.