Шрифт:
Зою Викторовну знали все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к нашей школе. При этом держалась она несколько обособленно, своё мнение на педсоветах высказывала редко, но громко, классным руководителем никогда не была, и я никогда не слышал, чтобы идея дать ей каких-либо детей возникала у кого-нибудь из наших завучей. Не самая высокая, толстая, медленная и неповоротливая, с копной
Наставничество её выражалось в том, что она ходила на уроке ко мне, приглашала к себе и давала ценные указания. Я бы должен был бы написать слово «советы», но честно скажу вам, что советами это назвать точно нельзя. Скорее, это были приказы. Я выполнял их не потому, что боялся или что-то такое в этом духе, а потому что её (назову это словом «рекомендации») рекомендации работали, а ещё говорила она всегда так, что не выполнить эти самые рекомендации было подобно подписанию себе смертного приговора.
Я не хочу, чтобы вы думали, что Зоя Викторовна стала моим злым гением, тираном. Тут даже наоборот: сейчас я ей безмерно благодарен, но тогда я никак к этому не относился. Вот говорит она мне делать так-то и так-то – я делаю. И всё. Это не плохо и не хорошо. Эти рекомендации просто не попадали в эти категории. Они просто были.
А со стороны это выглядело тиранией и деспотизмом с её стороны, и рабской покорностью с моей.
– Прежде чем войти в класс, – говорила она, – возьмись за ручку двери, замри, разозлись и про себя воскликни: «Они не смеют!» После этого выдыхай и резко входи в класс.
– Чего они не смеют, Зоя Викторовна? – спросил я.
– Всё, иди. Жди меня у крыльца.
Я спустился вниз, накинул ветровку, вышел из дверей школы, спустился по ступенькам и остался ждать Зою Викторовну. Закончился шестой или седьмой урок, была середина недели (точнее вспомнить не могу), я проводил свои первые уроки. Меня ещё не все отличали от старшеклассников. Выражалось это в том, что на лестнице могли толкнуть, врезаться, наступить на ногу и не извиниться. Тут, возле выхода, где все спешили сразу во все стороны, меня и в спину толкнули, и что-то обидное сказали, а кто-то из бабушек совсем не вежливо крикнул:
– Чего стал? Подружку вон там жди!
«Вон там» означало в углу, возле клумбы, где действительно никто не ходил, и я никому не мог мешать. Я, собственно, извинился и направился к этому самому углу. Когда я встал там, то оказалось, что я мешаю представительному мужчине в костюме и шляпе высматривать не то дочь, не то внучку, и он попросил меня «чуть-чуть отойти в сторону». Так я стал искать ещё какое-нибудь место, где я никому не буду мешать.
Тем временем в дверях показалась Зоя Викторовна.
Медленно, словно громадный корабль среди шлюпок, она двигалась на выход. Перед ней открыл и держал дверь высокий испуганный старшеклассник с меня ростом. Малыши, до этого нёсшиеся в школу со скоростью пули, почтительно замерли, налетели друг на друга и стали здороваться один за другим. Зоя Викторовна приветствовала их всех сразу кивком трёх своих подбородков. Она никуда не спешила, и никто не смел её торопить или (такое, я думаю, даже в голову никому не приходило) высказывать недовольство её медлительностью.
Выплыв к ступенькам, она прищурилась и довольно быстро обнаружила меня (это было легко – я поднял руку, привлекая внимание). Увидев меня, она кивнула, будто бы увидела знакомого в толпе, а дальше сделала то, что не простилось бы никому на этом месте (кроме неё, разумеется). Она порылась в своей сумочке и достала пачку сигарет и зажигалку. С чувством собственного достоинства она изящно вставила сигарету в зубы, успела поздороваться с чьей-то мамой, наклонила голову наискосок, чтобы было удобнее прикуривать, и выпустила облако сизого дыма вверх над собой.
Если бы такое сделал я, то не было ни предыдущих моих историй, ни этой, да и меня бы как преподавателя бы уже не было бы.
Конец ознакомительного фрагмента.