Книга Нового Солнца. Том 2
Шрифт:
На следующий вечер я стоял у этих фонарей и слушал глухой барабанный бой, тихий плеск воды под веслами и монотонное пение гребцов, когда заметил на берегу реки первые огни. То были умирающие окраины города, жилища беднейших представителей бедноты; но жизнь теплилась на этих окраинах, а значит, здесь заканчивались владения смерти. Люди готовились ко сну, возможно, еще делили скромную трапезу, знаменующую собой завершение трудного дня. Я видел тысячи добрых дел в этих огнях, слышал тысячи историй, рассказанных у очага. В каком-то смысле я снова оказался дома; и та же самая песня, что гнала меня в путь весной, теперь перенесла
Вдарь, братцы, вдарь!
Теченье против нас,
Вдарь, братцы, вдарь,
Однако ж бог за нас!
Вдарь, братцы, вдарь!
И ветер против нас,
Вдарь, братцы, вдарь,
Однако ж бог за нас!
И я невольно задумался, кто отправляется в дорогу тем вечером.
Всякая длинная история, если изложение отличается точностью, обязательно включает в себя все элементы человеческой драмы, разыгравшейся с тех пор, как первый примитивный корабль достиг берега Луны, – не только благородные деяния и нежные чувства, но и гротеск, комизм и тому подобное. Я стремился изложить здесь неприукрашенную правду, нисколько не заботясь о том, не посчитаешь ли ты, мой читатель, какую-нибудь из сцен маловероятной или непозволительно пресной; и если батальная сцена в горах изобиловала подвигами (к которым я по большей части не имел отношения), мое заточение у Водалуса и асциан было проникнуто трагизмом, а плавание на «Самру» представляло собой мирную интермедию, то теперь мы перейдем к комедийному эпизоду.
Днем при попутном ветре мы достигли той части города, где стоит Цитадель, то есть значительно продвинулись на юг. Я внимательно смотрел на восточный берег, позолоченный солнечным светом, и наконец попросил капитана высадить меня на скользкие ступени, там, где я когда-то купался и участвовал в потасовках. Я рассчитывал пройти через ворота некрополя и таким образом пробраться в Цитадель через пролом в стене у Башни Сообразности; но ворота были заперты, и поблизости не оказалось отряда доверчивых добровольцев, чтобы впустить меня внутрь. Поэтому мне пришлось прошагать много чейнов по периметру некрополя, а потом еще порядочное расстояние вдоль куртины до барбакана.
Там я наткнулся на многочисленную стражу, препроводившую меня к их офицеру. Когда я сказал ему, что являюсь палачом, он принял меня за одного из тех бедолаг, которые часто с наступлением зимы стремятся попасть в нашу гильдию. В итоге он решил (и вполне обоснованно, окажись его предположение верным), что меня следует наказать плетьми. Чтобы избежать порки, я был вынужден сломать большие пальцы двум стражникам, а затем, применив к офицеру захват под названием «котенок и мячик», потребовал отвести меня к его начальнику, кастеляну.
Признаюсь, я испытывал легкий трепет при мысли о кастеляне, которого я ни разу толком не видел за все годы ученичества в крепости под его началом. Он оказался старым воякой с посеребренными сединой волосами и таким же хромым, как и я. Стоявший рядом со мной офицер, запинаясь, бормотал обвинения в мой адрес: дескать, я напал и нанес оскорбление (ложь!) его персоне, покалечил двоих из его людей и тому подобное. Когда он закончил, кастелян перевел взгляд с меня на офицера и обратно, а затем, отпустив подчиненного, предложил мне сесть.
– Ты безоружен, – проговорил он. У него был хриплый, тихий голос, будто он сорвал его, выкрикивая команды. Я подтвердил, что он не ошибся.
– Но
– Верно, – ответил я. – Но откуда это тебе известно?
– Рана у тебя на бедре нанесена их копьем. Я достаточно повидал таких ран, чтобы научиться их распознавать. Луч пронзил мускулы, отразившись от кости. Ты мог сидеть на дереве, а хастарус сбил тебя на землю. Но скорее всего ты в конном строю атаковал пехоту. Нет, не катафракт, иначе им бы не справиться с тобой так легко. Может быть, ты из уланов?
– Я всего лишь из легких нерегулярных.
– Позднее тебе придется рассказать об этом подробней, ведь, судя по акценту, ты горожанин, а они по большей части эклектики и прочий сброд. Я вижу у тебя на ноге двойной шрам, белый и чистый, с отметинами в полупяди одна от другой. Это укус летучей мыши-кровопийцы, а такие крупные экземпляры водятся только в дебрях джунглей на поясе мира. Как ты там оказался?
– Наш флайер потерпел крушение. Меня взяли в плен.
– И тебе удалось бежать?
Еще через мгновение меня бы вынудили рассказать об Агии, о зеленом человеке и моем путешествии из джунглей к устью Гьолла, а это были слишком серьезные темы, чтобы обращаться к ним мимоходом. Поэтому вместо ответа я произнес ключевые слова власти, предназначенные для Цитадели и ее кастеляна.
Будь моя воля, я, памятуя о хромоте кастеляна, удержал бы его на месте; однако он вскочил на ноги и отдал мне честь, потом, упав на колени, поцеловал мне руку. Итак, он, сам не ведая того, оказался первым, кто засвидетельствовал мне должное почтение, получив таким образом право на ежегодную частную аудиенцию – привилегия, которой он до сих пор не воспользовался и, вероятно, не воспользуется никогда.
Я не мог продолжать путь в прежней одежде. Если б я попробовал настоять на своем, старый кастелян, наверное, умер бы от удара; к тому же он так беспокоился о моей безопасности, что, пожелай я остаться инкогнито, за мной по пятам все равно послали бы взвод алебардщиков. Вскоре на меня напялили лазуритовый язерант, котурны и стефан, вручили эбеновый жезл и набросили широкую шелковую накидку, расшитую тусклым жемчугом. Все эти неописуемо древние вещи были извлечены из запасов, хранившихся еще с тех времен, когда Цитадель служила резиденцией автархов.
Вопреки своему желанию вернуться в нашу башню в том самом плаще, в котором я покинул ее, я предстал там в совершенно неузнаваемом обличье – в причудливом парадном одеянии, худой как скелет, хромой и покрытый отвратительными шрамами. Именно в таком виде я вошел в кабинет мастера Палаэмона и, должно быть, напугал его до полусмерти, ведь всего за минуту-другую до моего появления ему сообщили, что явившийся в Цитадель Автарх желает побеседовать с ним.
Мне показалось, он сильно постарел за время моего отсутствия. Возможно, такое впечатление возникло у меня лишь потому, что я помнил его таким, каким видел его в детстве, в нашей маленькой классной комнате, а не прямо перед моим изгнанием. И все же мне хотелось бы думать, что он тревожился за меня, и, наверное, я был не так уж далек от истины. Ведь я всегда был его лучшим и любимым учеником; именно он спас мне жизнь, заступившись за меня перед мастером Гурло; наконец, именно он отдал мне свой меч.