Книга о Небе
Шрифт:
— Извините… Сделайте так, чтобы я не сталкивалась у вас в доме с И.
Одновременно и он попросил меня о том же, но не прошло и полгода, как они официально поженились. С тех пор я ни разу не видел Н.
Вскоре после женитьбы И. сказал:
— Н. продолжает заниматься английской литературой как самостоятельная личность, а не как моя жена.
Не знаю, оказывал ли он ей помощь, так или иначе Н. опубликовала множество работ, показав себя превосходным специалистом в области женской этой литературы, вот и этой весной, несмотря на преклонный возраст, она издала объемистое исследование, порадовав
Так я думал, но старый клен возразил мне:
— Ошибаетесь, сэнсэй… Видите ли, он, конечно, был счастливым человеком… Но при этом заботился только о своем счастье, не стремясь осчастливить других… Даже если речь шла о жене… Он решил для себя: наверное, она счастлива… Иными словами, счастливым может быть человек, который счастлив сам по себе и не обращает внимания ни на что другое. Изучение английской литературы, литературная деятельность — все это не так уж его интересовало, для него счастье было в том, чтобы каждый день обязательно прошвырнуться по Гиндзе, а что он приобретет благодаря этому — не важно.
Он часто навещал вас в вашем кабинете, сэнсэй, и почти час болтал о том о сем, такие разговоры доставляли счастье ему, но как их воспринимаете вы, его совершенно не заботило, должно быть, он порой причинял вам беспокойство.
— Нет, мне всегда было приятно, я слушал его внимательно.
— Это потому, что у вас добрая душа.
— Так или иначе, но при мысли о том, что больше не услышу его, мне становится одиноко, моя жизнь как будто стала темнее.
— На этом закончился ваш двадцатый век, сэнсэй.
— Что? Ты говоришь, двадцатый век закончился?
— Да ведь вы, сэнсэй, уже давно живете в двадцать первом веке. Разве не так?
…
— Как бы там ни было, такого рода счастливые люди, как он, случаются редко… Так что, сэнсэй, помолитесь о его загробном блаженстве. Мы, деревья, посовещавшись, тоже помолились о нем.
Таких друзей у меня больше не будет, подумал я, и невольно к глазам подступили слезы — как же печально, что он скончался!
Было время ужина. Ужин только вдвоем с дочерью в обширной столовой, когда снаружи не доносится ни звука, навевает не столько спокойствие, сколько грусть.
Дочь вдруг сказала:
— И-сан скончался… Вам, отец, наверное, одиноко, ведь не стало человека, с которым вы ободряли друг друга.
— Нет, еще жива А., поэтому не сказать, что одиноко… Нет.
— Вы и в самом деле так думаете?
— Конечно.
— И все-таки в «Жизни человека» нельзя было выводить на сцену в качестве одной из героинь женщину, напоминающую ее… Кому нравится, когда его описывают?
— Ею восхищался и Айта и, когда бывал в Токио, всегда читал ее произведения в хронологическом порядке, слушал ее лекции, встречался с ней… Он хвалил ее подвижнический образ жизни, ее старания. Именно ее образ соответствует «миру небожителей», говорил он, и она вполне может радоваться тому, что я написал…
— Ты послал ей книгу еще в начале июля, а вестей от нее нет, так что…
— Она занята. Если бы я причинял
— Это похоже на самодовольство писателя, поэтому я волнуюсь.
В это время из Америки позвонил Минору Айта. Сказав, что его мать сообщила ему из Токио по телефону о смерти И. и он звонит, чтобы выразить мне сочувствие, он, немного помешкав, добавил:
— Мама сказала, что в этом году вы немного ослабли, я волновался. Пожалуйста, не перетруждайтесь…
— Не волнуйся. Через десять дней после приезда сюда я стал даже здоровее, чем прошлым летом.
— Ну тогда я спокоен. И все же… Берегите себя, а работой можно иногда и пренебречь…
— Спасибо. Писать — это моя миссия… Жизнь продлена мне потому, что я выполняю свою миссию, — рассмеялся я и, посерьезнев, спросил: — Послушай-ка, это о «Жизни человека». Ты сразу дал о ней добросовестный и точный отзыв… Но в этом произведении есть героиня, напоминающая А. Нет ли там каких-нибудь мест, которые задели бы ее, как ты считаешь?
— Нет, нет… Даже если вдруг А. поняла, что послужила прототипом, она была бы скорее признательна вам. Ведь благодаря произведению сэнсэя она может жить вечно…
На этом телефонный разговор с Америкой закончился.
После ужина, когда я отдыхал в столовой, внезапно появился гениальный Жак и весело заговорил со мной о том, что нельзя забывать о «небожителях»:
— Ты верь, что этот путь скоро станет большой дорогой… Не нужно ни о чем думать… Когда этот путь станет большой дорогой, все человечество сможет стать счастливым. Сейчас ты, кажется, беспокоишься об А. Будучи великолепной писательницей, она является еще и пастором. Прекрасным пастором-женщиной, что для нашего мира большая редкость. Она твоя давняя знакомая, ее тревожит твое неверие, она жалеет тебя и постоянно молится за тебя.
— Даже несмотря на то, что читала пять томов моих сочинений, которые следует назвать Книгой Бога?.. Неужели это правда?
— Для нее и этот путь — заблуждение. Хоть А. и считает, что ты пишешь превосходно, она все более и более жалеет тебя и беспокоится о тебе, считая, что ты погряз в заблуждениях.
— Досадно… Что тут скажешь? — вздохнул я.
— Ничего не скажешь. Недалеко то время, когда этот путь станет большой дорогой… Люди, освободившись от различных религий, пойдут по нему и смогут вместе наслаждаться «жизнью в радости». Ведь живосущая Родительница, четвертого июля посетив тебя, говорила с тобой об этом?
— А ведь точно, говорила… «Скоро наступит Небесное Царство, поэтому подготовься, чтобы писать о Небесном Царстве», — приказала она.
— Поэтому тебе следует, поднявшись над Миром явлений, стать человеком Небесного Царства. Потом послушай магнитофонную запись от четвертого июля.
— Хорошо.
— В знак того, что ты стал человеком Небесного Царства… Ты ведь любишь музыку? Вот и послушай музыку Небесного Царства.
И, словно эти его слова послужили сигналом, послышались тихие звуки симфонии, и это была прекрасная музыка, которую я слышал впервые. Я заслушался.