Книга о Небе
Шрифт:
— Заслуживает похвалы? Что ты имеешь в виду?
— Скажи, врач когда-нибудь проверял твой слух?
— С ушами все в порядке, а что?..
— Хоть ты и полагаешь, что у тебя прекрасный слух, на самом деле ты слышишь всего лишь процентов на семьдесят. Кажется, ты любишь Шопена и часто его слушаешь, но Шопен, которого могут воспринимать твои уши, — это псевдо-Шопен, это не более семидесяти процентов от настоящего Шопена.
— Не хочешь ли ты этим сказать, что и разные явления действительности,
— Если говорить о человеческом слухе, то примерно до семилетнего возраста человек воспринимает разные звуковые волны, а потом его возможности понижаются, и слабые волны он не воспринимает. Поэтому, чтобы стать музыкантом, надо начинать подготовку до семилетнего возраста… Для человека, который впервые увидел музыкальные инструменты, лишь став учеником средней школы, европейская музыка — вещь абсолютно чуждая. Тоже все из-за его слуха.
Когда я после этого беспощадного разговора с Аритой вернулся домой, жена в своей комнате отчаянно топала, выкрикивая:
— Либертэ, эгалитэ, фратернитэ.
Молча глядя на нее, я сам, загоревшись, начал ходить по комнате. Либертэ, эгалитэ, фратернитэ — вот если бы основные принципы этой цивилизованной страны пришли в ту далекую варварскую, дикую страну!
Мне бы хотелось воплотить их в жизнь ради нас и наших внуков…
Как же я был глуп.
Однажды утром, проснувшись, жена вдруг сказала:
— Скоро, скоро настанет время нам возвращаться на родину, ведь так?
— Тебе надоело жить в этой цивилизованной стране?
— Нет, не надоело. Я на своем опыте, самостоятельно испытала тот путь, который прошла эта страна от состояния дикости, в какой и ныне пребывает наша дикая родина, до теперешнего ее состояния. Ты же понимаешь, насколько это было трудно.
— До сих пор было трудно, но теперь, наверное, станет легче.
— Мне почему-то стало страшно… в этой цивилизованной стране.
— Стало страшно? В этом райском мире?.. Может быть, потому, что рай исчез из твоей души?..
— Здесь действительно рай, но… Я недавно стала скучать по своей родине, хоть она и дикая страна. Я подумала, что мне будет легче родить там.
— Вот оно как! Здорово! Поздравляю.
— Я даже решила, что и такую радость лучше испытать на родине… Где бы ни жить, я все равно останусь человеком этой цивилизованной страны. Но ведь и ты вскоре уедешь отсюда.
— Знаю.
— Однако в этой цивилизованной стране ты тоже стал беспечным человеком, — со смехом сказала жена и, как обычно, начала шагать по комнате со словами «либертэ, эгалитэ, фратернитэ» — голос ее весело звенел.
Через некоторое время эти звуки затихли, и жена сказала:
— Я хотела бы вернуться
— Вот поэтому, по мере возможности, не будем торопиться.
— Когда мы ехали сюда на японском судне, японские мужчины-пассажиры уподоблялись животным, это было страшно, и мы тогда решили возвращаться на родину иностранным пароходом. Там пассажиры цивилизованнее и таких диких животных, как наши соотечественники, будет, наверное, поменьше.
— Попробуем?
— Надо поскорее забронировать места на иностранном судне.
Жена в тот же день заказала каюту первого класса для японских супругов с трехлетней дочерью на французском корабле, прибывающем в порт Кобе осенью.
Я пока что ни разу не упоминал о деньгах… Японская иена стоила дорого, одна иена была в сто или в двести раз дороже, и даже я, будучи бедным человеком, на месячную зарплату японского государственного служащего мог вести во Франции роскошный образ жизни. Никому не причиняя хлопот. Так что в этом смысле жизнь у нас была райская.
В то время кроме книг по моей специальности в области экономики я покупал книги по новой и старой французской литературе, а так как у нас не было места для хранения этих книг, я часто посылал их токийскому отцу.
Никогда больше за всю мою жизнь я не мог так свободно обращаться с деньгами, для моей души это тоже было полноценное время.
Словом, для нас с женой это были счастливые дни, мы жили, не понимая, что за счастье надо благодарить.
На родину мы плыли на французском корабле и через сорок два дня прибыли в Кобе.
В то время родившейся в Париже нашей старшей дочери, которая воспитывалась в парижских яслях, было около трех лет.
Когда мы плыли в Европу, из тех сорока пяти дней, что мы провели на японском корабле, примерно тридцать дней показались нам адом, потому что несколько японских мужчин, ехавших первым классом уподобились самцам животных, и мы, супруги, не могли свободно гулять по палубе.
Поэтому, когда мы возвращались на родину, жена беспокоилась о трудностях путешествия на корабле с трехлетней дочерью.
Однако на французском корабле ничего подобного не было.
В чем же дело? Наверное, в том, что на французском судне публика была цивилизованная, а на японском отличалась варварством и дикостью? Другими словами, Франция была воплощением цивилизации, а Япония — дикости, не так ли?
Это было в 1929 году и произвело на нас огромное впечатление. Да, верно, это был четвертый год эпохи Сёва.
Неужели в то время японцы настолько отличались от других народов мира своим варварством!