Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга вторая
Шрифт:
Тюремную историю Юдина еще кто-нибудь напишет, у меня нет достаточных сведений.
По институту Склифосовского как чума прошла: имя шефа вычеркнуто, говорят о нем только шепотом, всех подозревают, разбирают, кто был ближе, кто - дальше. Старшие ученики - профессора, молчали... Да и много ли после 37-го года было смельчаков, чтобы защитить учителя? Увы! Колыма-то ох как далека и холодна!
Никого, кроме Марины, не посадили, но из института Киру перевели заведовать отделением в городскую больницу. На пользу ему пошло. Сделался хирургом. Но страсти к операциям не проявлял никогда.
Еще
Много счастливых часов провел я в его комнате. При встречах - фонтаны новостей и научных идей. Была у него склонность к теоретическим проблемам - без глубины, но с уверенностью. Нафантазирует гипотез, планов исследований - прямо на Нобелевскую премию, а через месяца три приедешь снова, спросишь - ничего не осталось.
– Это? Знаешь, там вкралась ошибка, да и вообще - вот теперь напал на настоящее.
Дружба была до некоторой степени с односторонним движением: Кира любопытства к персоне друга не проявлял, только свое рассказывал. Но я всегда любил слушать.
Была еще одна ипостась - литература. В сороковых еще годах написал он роман "Медсанбат", история из его собственного военного прошлого. Помню, как ехали с ним в Ленинград в двухместном купе, и я всю ночь читал рукопись, до того она мне понравилась! Может быть, потому, что война еще трепетала? Когда перечитывал пятнадцать лет спустя, впечатления уже не было. Не знаю почему.
Роман напечатать не удалось. Морочили голову, требовали переделок, он их вносил, пока не махнул рукой. Такая же судьба была и у рассказов. Не состоялось писательство. Таланта все-таки не было.
Но до чего же он был общителен! Я поражался кругу его знакомых. Академики, артисты, музыканты, писатели. Фамилии помню, но не хочу называть. Поверьте - "самые-самые".
К моим поздним писаниям, как и к научным работам, Кира относился скептически. Поскольку я на талант не притязал, то и не обижался. А он одобрил только первую главу "Мыслей и сердца".
Сложнее было с Солженицыным. Повесть "Один день Ивана Денисовича" была как бомба. За ней следовало еще несколько рассказов - и слава, слава. Но - недолго. Оттепель прошла, власти свободу отыграли обратно. Первое время работал самиздат, потом и его прикрыли. Мне еще помогла заграница: делегатам конгрессов подкидывали в гостиницы нашу крамолу. В общем, я читал почти все. Не по-русски, так по-английски. Смешно отказывать Солженицыну в таланте, и место в русской литературе он получит. Были уже прецеденты с нобелевскими лауреатами - и Бунин, и Пастернак своего дождались. Хотя после смерти. Боюсь, что и тут будет так же. Лет ему многовато, а новой оттепелью не пахнет.
Так вот, этот одиозный автор оказался тем самым Санькой, который входил в ростовский школьный кружок Киры и об аресте которого я был наслышан в сорок шестом. Но... где бы гордиться, а Кира его решительно не признал: "И таланта нет, и всегда был "контрик"... Попытки встретиться решительно отверг. Больше того, после высылки Солженицына написал против него брошюрку, скажем, малоприятную. Показывал мне рукопись и печатный экземпляр аж на датском языке. Спорить с ним было бесполезно. Конечно, монархические воззрения Солженицына мне тоже противны, но все же писатель он русский. Да и кто бросит в него камень после сталинских лагерей, анафемы писателей и высылки? Книгу Наташи о своем бывшем муже я тоже читал, она показалась мне нормальной... Так в чем же дело?
Наши общие друзья говорили: "Ревнует к славе". По той же причине якобы и со мной отношения натянулись. Душа моя не верит этому. Разум тоже доказательств не находит. Но... сложен человек.
С конца шестидесятых годов наши встречи становились все реже. Меньше разговоров, иногда проглядывало раздражение. Себя не могу упрекнуть: был мне дорог, как и раньше. Но навязываться ведь не будешь? Так и случилось, что виделись только на конференциях. Но как гляну, поднималась во мне теплая волна. Не могу пока найти другого подходящего слова. Родной человек.
Только за год до смерти вроде бы начали налаживаться связи.
Были у Киры вклады в науку: по трупной крови, по видово-неспецифической сыворотке Беленького, в последние годы - даже по кибернетике. Докторскую диссертацию защитил по спаечной болезни кишечника. Напечатал несколько книжек. Одну из них - о Юдине. Писал легко.
Знакомые говорили, что Кира умер скоропостижно. Мы, врачи, любопытны по части причины смерти. Пришел из гостей с приятелем, был чуть выпивши (не любил), зашел в ванную и упал. И все. Жизнь кончилась. "Скорая" застала труп. От Юлика слышал о всяких разговорах по поводу причин, вплоть до отравления. Но официальный диагноз медиков - инфаркт. Так небось и было. Потому что болел часто, курил и очень потолстел. При последнем свидании еще подумалось: "Где тот стройный офицер, восточный человек, картинка 46-го года?"
Телеграмму о смерти мне прислали, но на похороны не поехал. Крутились около него совсем посторонние люди, разного пола, мне неприятные...
Фотография под стеклом лежит - снят еще красивый и гордый.
Уже десять лет прошло, а уголок в душе - за ним. Дружба должна быть бескорыстной. Пожалуй, такой она и была у меня: не пользовался услугами друзей. Один только раз Аркаша дал письмо Юдину в 46-м году, с которого демобилизовался. Кира меня немножко использовал по части отзывов, когда я уже приобрел вес. Отзывы справедливые, труда не составляли, поскольку текст писал он сам.
И вообще: мало у тебя, Амосов, добрых дел в активе.
А 53 года честной работы? И эффективной притом.
Не уверен, что она засчитывается для доступа в рай. Не тот уровень самоотверженности.
Все давно известно: бога нет, добро и зло придумано для поддержания общества, чтобы люди не перегрызали глотки друг другу. Всего лишь модели из нейронов в коре, натренированные обучением и собственным думаньем, запечатленные в книгах. Поэтому зачем разумному человеку тосковать об идеалах? ан нет. Есть потребность. Полно, есть ли? Пища, сон, секс, движения, отдых, свобода - разве мало? Мало. Люди держатся вместе сопереживанием и удовольствием от общения. Уточним: в прошлом держались. Теперь почти не видно.