Книга о странных вещах
Шрифт:
– Вот и помалкивайте, – сказал Шимкус. – Галдеж подняли, как вороны на дереве. У нас люди лежат культурные, тихие, даже профессора есть.
В могиле у Степанцовых замолчали, потом бедовая Люська тонким голосом затянула:
А я бабочка отважная была,И папашу и мамашу провела.Во лесочек за терночком ходила,Через реченьку мосточек мостила.Допела
И снова наступила тишина, и можно было думать о том, что ждет любого покойника в конце его вечного ожидания, но против обыкновения Басаргин думал совсем о другом: как же оно так выходит, что вот жизнь люди прожили, а словно и не жили, и теперь, когда все позади и вечность открывается, скандалят и спорят, и истерики друг другу закатывают, словно и не перешагнули открывшегося им печального порога?
Поговорить о небесах
Человек любит пофилософствовать.
Даже если он давно уже умер.
Не верите? Почитайте Монтеня или труды Спинозы, загляните в труды Аристотеля и в наши сегодняшние газеты – вчерашние мертвецы пытаются думать о том, как все мы будем жить завтра.
Когда над Центральным кладбищем появлялись звезды, а среди черных деревьев начинали летать нетопыри в поисках нетерпеливых и жаждущих крови ночных комаров, Басаргин любил сидеть у своей могилки и смотреть в небеса. Одна только мысль, что где-то там, в бесконечном пространстве живут и умирают люди, приводила Ивана Ивановича в трепет. Смерть – это не окончание мысли, это перевод ее на другие рубежи. Когда человек перестает жить, он уже не думает о насущном дне, он начинает задумываться о вечном.
Басаргин думал о будущем.
Нет, он не верил в коммунизм, капитализм и все прочие «измы» – для мертвых это безликие понятия. Суета живых была далеко от них. Узнав о том, что Тьма и Свет достаются после смерти немногим, Басаргин понял, что впереди ничего нет, есть только звезды над головой, далекий город за кирпичной стеной, отделяющей живых от мертвых, и ожидание, хотя никто так и не смог внятно сказать, чего же ожидать тому, кто переступил порог.
– Зачем жили? – грустно вздохнул от своей скамеечки сосед.
Рядом с Басаргиным лежал доктор исторических наук Иван Сергеевич Непрядухин. При жизни на его исторической памяти учебник, по которому Непрядухин должен был учить детей, переписывался пять раз, отчего история стала предметом еще более загадочным, нежели философия. Если в одном учебнике о царизме говорилось резко отрицательно, то в другом оценка тех же исторических деяний становилась резко диаметрально противоположной. Создатели правды благословляли и проклинали вожаков крестьянских восстаний, даже Спартак у одних был раб, помысливший о свободе, а у других – бандит, вырезавший патрициев с их семьями и вдоволь насиловавший свободных римских гражданок. От этого у учителей кружилась голова, заходил ум за разум, а в результате они значительно раньше, нежели их ученики, попадали на погост. Только оказавшись в могиле, Непрядухин понял, что истории вообще нет, ее придумали те, кто мечтал о славе и о героях, для остальных существовала обыденная пресная жизнь, которая заканчивалась опять же смертью.
– Все человечество живет в силу привычки, – сказал Басаргин. – Ты, Ваня, не думай много, когда мысли плохие, с ними тяжелее в могиле лежать.
– А что еще делать? – раздраженно сказал историк. – Пустые бутылки за алкашами собирать и самому пить? Я и при жизни этим не отличался. И о предстоящем возвращении в долины Иосафата тоже думать не хочется. Тоскливо ведь думать о последнем дне!
– А ты на звезды смотри, – посоветовал Басаргин. – Мне, когда я на звезды смотрю, всегда легче становится. Представишь, что где-то там живут совсем непохожие на нас существа, ссорятся, мирятся, любят друг друга – и сразу какой-то смысл начинаешь видеть.
– Ерунду вы порете, – сердито сказал от кустов акации Бородатый Младенец. Могилки у него, как и имени, не было, вместо могилки была коробка из-под итальянских туфель «Кальдероне», в которой младенца принесла пасмурной ночью убоявшаяся его вида мать. – Если на небесах кто-то живет, он ведь тоже обязательно умирает. А значит, и там никакого смысла в жизни нет.
Обычно с Бородатым Младенцем никто не спорил. Бесполезно ведь спорить с тем, кто и жизни не нюхал. Но сегодня Басаргин был настроен снисходительно. И пусть Непрядухин ворчал, что он не позволит учить себя разным там недалеко ушедшим от сперматозоида, Басаргин легко включился в дискуссию. Сами понимаете – скучно!
– Побрился бы, – сказал он. – Твоим видом только живых пугать!
– Иди ты! – сказал Бородатый Младенец. – Я что, виноват в этой бороде? Гены!
– Смысла вообще нет, – Басаргин смотрел на небеса. – Это только поэты пишут: «Послушай! Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?» Никому это не нужно. И звезды зажигаются в силу естественных космических причин. И светят они просто так!
– Вот-вот, – сплюнул Бородатый Младенец. – Они зажигаются просто так, горят неведомо для чего, а потом дети с бородами рождаются. Обычное дело. Подумаешь – борода! Так ведь и пожить не дают!
– Жаль, твоя мать Плутарха не читала, – сказал со своего места Непрядухин. – Надо было ей просто поехать на море, пока ты еще в утробе был, поймать морского бекаса и внимательно посмотреть на него. «Природа и темперамент этой птицы таковы, – писал Плутарх, – что она выманивает болезнь наружу и посредством взгляда принимает ее как поток на себя». Насчет смысла жизни не знаю, сам не уверен, но ведь должна же быть причина у всего происходящего?
– Какой смысл? – Бородатый Младенец нехорошо засмеялся и снова сплюнул. – Дурят вашего брата. Мне-то хорошо, никто мозги запудрить не успел, но вы же взрослые люди, вы не можете не понимать, что никакого смысла нету, иначе за столько лет существования человечества кто-нибудь про него обязательно догадался! А если нет даже верных догадок, стало быть, и все поиски этого самого смысла жизни несостоятельны. Сколько вы книг исписали, сколько чепухи нагородили! – он нервно посучил маленькими ножками, слышно было, как они стучат о ствол акации. – Мне бы это время! Я бы пожил!
– Вот мы лежим здесь и будем лежать, – сказал Басаргин. – До конца вечности. А между прочим, разговариваем мы о том маленьком отрезке, в котором жили.
– Это вы о нем разговариваете! – сказал Бородатый Младенец. – А мне и вспомнить нечего – сразу в коробку и сюда.
– И все-таки какой-то смысл должен быть, – сказал Непрядухин. – Иначе чем мы отличаемся от земляного червяка или бабочки-однодневки? Вот говорят, что природа создает разум, чтобы использовать его как аппарат для познания самого себя.