Книга о странных вещах
Шрифт:
Владимир бросил шприц на стол, шприц покатился, оставляя за собой дорожку капелек.
Чуть ниже предплечья саднило.
А Барыкин почувствовал спокойствие, он улыбнулся надвигающемуся небытию, он радовался ему, как радуется ребенок купленной родителями игрушке. Ему было хорошо, и это было главным.
Он закрыл глаза и начал медленно подниматься над землей. Он поднимался все выше и выше, раздвигая руками облака, пока сквозь тонкую пелену воздуха не стали проступать звезды. Звезд было много, они свивались в драгоценные спирали, искрились, подмигивали, гасли и вспыхивали вновь, они толпились, разглядывая
«Жизнь – дерьмо», – подумал Барыкин.
И посмотрел вниз.
Под ним, медленно скрипя на своей расшатанной за тысячелетия оси, вращалась Земля. Она была похожа на круглый мяч, сшитый из разноцветных неровных по размерам кусков кожи. Земля была в голубых венах рек и синих кляксах озер, ее горы бугристо выступали над поверхностью «мяса», а в ложбинах между ними нежно зеленели леса, желтели пустыни и бело светились «тела» крупных городов.
Барыкин помахал остающимся рукой и почувствовал себя на перроне аэровокзала. Сколько раз он улетал на время, на этот раз он улетал навсегда.
Наши губы в кровиДиких земляничных полян, —неслышно пел певец.
Под тяжестью муравьяКачнется стебель травы…Когда его нашли, Барыкин лежал на старом продавленном диване и, насмешливо улыбаясь, смотрел в потолок. Ему было хорошо, как никогда не бывает живому человеку.
После осмотра санитары вынесли его из квартиры. Один из санитаров клялся и божился, что слышал в это время странную песенку – наверное, у соседей работал телевизор или магнитофон.
Наши губы нежнейВесенней ивовой коры, —под тихие аккорды выводил певец.
А смысл живет не в словах,Он спит в глубинах души.Жизнь – дерьмо, потому что, взрослея, дерьмом становимся мы сами. Рождаясь, мы кометами врываемся в мир, обещая ему счастье и беспокойство, уходя, оставляем тоску одиночества, груз сброшенных с себя проблем, высыхающую дорожку маслянистых капель на столе, никому не нужные стихи в глубинах этого стола и оборванную нитку, которая соединяла нас с сегодняшним днем.
Три дороги в один конец
Водка, конечно, была, но ее пили так, в силу привычки – раз уж собрались теплой компанией, как же без пяти капель на каждый зубок?
– Преподаватель по немецкому – такая сука, – пожаловался Вовчик. – Третий раз к ней хожу. Нет, ну ты глянь, какая мымра! Назови цену, тебе отбашляют. И тебе нормально, и бедному студенту хорошо!
– А у нас все путем, – сказал Сашка, разливая водку по пластиковым стаканчикам. – Идешь на экзамен, суешь двадцать баксов в зачетку и можешь вообще молчать, все равно госоценка тебе обеспечена.
– Ты че! – Вовчик по праву хозяина комнаты сделал глоток, поморщился, запил соком. – Она у нас правильная. Вам, говорит, в жизнь вступать, вы, говорит, к ней должны подготовленными подойти. Настоящими специалистами! А на хрен художнику-дизайнеру немецкий язык? Я бы понял, если английский!
– У Зотика с третьего курса гепатит обнаружили, – сказал до того молчавший Зема. – Он вроде кровь пошел сдавать, а его завернули.
– Кровь-то на фига? – удивился Вовчик.
– Денег на дозу не было, – объяснил Зема.
– Так это ему на набережную надо было идти, – хмыкнул Сашка. – Там девочки с цепочками и сережками гуляют. Или хату какую-нибудь подломить. Ну, будем!
Выпили, серьезно уставились друг на друга.
– Ну, – Вовчик повернулся к Сашке. – Принес?
Тот молча положил на блюдечко несколько полиэтиленовых пакетиков.
– Новая дурь, – сказал он. – Мне все про нее объяснили. Пацаны уже пробовали. Ложку давай. И таблетку сухого спирта неси!
– На фига? – Вовчик возбужденно зашевелился. – У меня на кухне все оборудовано.
Если ты все делаешь не первый раз, если умеешь, то дозу приготовить несложно. Сложнее поймать вену, чтобы темный сладкий раствор вошел в кровь и сделал окружающую действительность безмятежно-счастливой. И не надо на одноразовых шприцах экономить. А то будет у тебя, как у Зотика. С гепатитом, говорят, жить можно – вылечиться нельзя.
Вернулись в комнату, сели на диван. Пить не хотелось. Блажь пошла, вообще ничего не хотелось делать. Неизъяснимая легкость пришла в их тела. Стало тепло. Двигаться не хотелось, они наслаждались покоем, внезапно пришедшим чувством безопасности и уверенности в себе.
С кухни остро несло ацетоном.
– Слышь, братаны, – со счастливой улыбкой сказал Сашка. – Тут один появился, какой-то «Зеленый дракон» толкает. Говорят, забойная штучка!
– Амитал, – авторитетно сказал Зема. Кому как не будущему химику знать настоящие названия!
– Ами… – сказал Сашка и засмеялся.
Его поддержали.
– Расту, – сказал Сашка. – Расту!
– Ты не растешь, – объективно отметил Вовчик. – Ты пухнешь!
И в самом деле, Сашка медленно круглел, словно его что-то распирало изнутри, лицо стало пухлым, руки превратились в подобие длинных воздушных шариков, наполненных газом, Сашку начало приподнимать над диваном, и к его ноге привязали веревочку – чтобы не улетел. Но Сашка и не собирался улетать, он собирался пухнуть дальше. Он болтался на веревочке, ухмыляясь круглым щекастым лицом, и весь был похож на воздушный шарик, который смеха ради обрядили в джинсы и батник.
– Расту! – счастливо сказал Сашка и лопнул, оставив после себя какие-то ошметки.
Вовчик и Зема посидели немного.
– Нехорошо получилось, – сказал Зема. – Сашка пропал. Сидел, сидел. И пропал. Вовчик, ты не знаешь, куда он пошел?
– Откуда? – возразил Вовчик. – У него свой путь, а у меня – свой. Путь самурая.
– Надо его поискать, – озабоченно сказал Зема и заглянул под диван, выкатывая оттуда пыльный шприц. – Здесь его нет… А на балконе?
На балконе Сашки тоже не было. Зато там были небо и звезды. Луна висела рядом, ее можно было потрогать рукой – все-таки квартира была на шестнадцатом этаже.