Книга о вкусной и нездоровой пище или еда русских в Израиле
Шрифт:
Между прочим, патэ «рабанесса» и подобные мясные, рыбные и овощные массы, при кейтеринге не богатых, но многолюдных торжеств, толпищ и сборищ, – неоценимы. На капищах, ристалищах и торжищах. «Рабанессой» и иже с ней наполняются лодочки из крутых яиц, розетки отварных овощей, сердца артишоков, тарталетки, канапе и т. п. микроемкости и микроплоскости разового пользования по системе «ам – и в рот».
Но не о том, не о том, а о том, что «если кто-то осмеливается, – пишет фра Лоренцо Балла в трактате „De voluptate“ („О наслаждении“, 1431), – пищу бранить и уклоняться от пищи, то, на мой взгляд, он больше хвалит смерть, чем жизнь, и сам должен быть изморен
Как принять в доме гимнософиста, диетика, шамана, ешиботника, йога, на худой конец?
– Исподволь, через знакомых штинкиров (стукачей) и сикофантов, надлежит выяснить однозначно: что экзотический фигурант-гость лопает, а чего в рот не берет.
– Следует позаботиться о гожести посуды, кошерности инвентаря, желательности наличия или отсутствия незамужней прислуги.
– Следует выяснить, представителя какой конфессии (тантризм? реформизм? сыроедение? гербалайф?) особенно не желает видеть за вашим столом гость.
– Траву едят все. Собранную еврейскими руками, естественно, не на седьмой год и не в шабес.
– Всегда следует отказаться от первой, второй и последней рюмки. Они, как правило, плохо идут.
– «То, что можно верующему еврею, можно всему человечеству» – вредное, хотя и очень популярное заблуждение Бен-Гуриона. Всё, что можно, не обязательно можно худеющему борцу сумо, кормящей матери, диабетику, подшитому абстиненту.
– Постясь сам, будь потолерантнее с народом.
– Не скармливай другому то, чего ни за какие коврижки не стал бы есть сам.
– Причудливые посты и изысканные диеты влетают в копеечку. Сие касается как диет парамедицинских, так и епитимий.
– Никогда не следует дразнить гастрономическое воображение гостя именно тем, что он в данный момент любит (поросенок жареный), но именно тем, что именно ему именно в данный момент – именно нельзя!
Если не куражиться, то парадоксально, но хорошая кухня – это как раз кухня ограничений и запретов; дабы долго не распространяться на эту схоластическую тему, достаточно представить себе табу на свежие огурцы. Пару раз в жизни доводилось мне жить и готовить, постясь самым тривиальным образом. Аскекза, пост, епитимья…
Ну об Ном Кипуре в городе Магнитогорске я уже поведал. (О, как хрустела магнитогорская утка, как скворчала! Даже в рецептуре.) Стоит разово упомянуть и об неоднократных разах, годах и явлениях, когда причиной довольно строгого поста имелась некоторая стесненность в средствах, чего греха таить…
О, яичница по-ирландски!!!
О!
О! В одном ломтике белого хлеба, красиво, с помощью стакана вырезается идеально круглое отверстие. Сырое яйцо (куриное) строго делится на фракции белка и желтка, причем желток ни в коем случае не повредить! Чтоб целостен желток был. Белок взбивается в пену, лучше серебряным веничком, подсаливается. Круг вырезанного хлебного (черственького, понятно) мякиша распиливается на кубики с гранью 0, 9-1, 1 см. В 0, 005 кг отличного сливочного масла (коровье) хлебные кубики обжариваются на сковородке. В оставшихся еще 0, 005 кг сливочного масла (коровье) приготавливают саму базисную структуру блюда – в дырку от булки на сковородке медленно вливается взбитый белок (яйца, балда, понятно, куриного!), а когда оный белок утеряет прозрачность, отверстие присыпается сухарями. Поверх водружается недрожащими руками – Глаз желтка! На полминуты – умоляю не испортить драгоценных продуктов – сковороду накрыть крышкой.
Записывайте: выдать повару: яйцо – 1; хлеб черственький белый – 1 пруса (ломтик); масло сливочное коровье – 0,010 кило. Это еще не всё. Прогреть тарелку. Осторожно специальной фамильной хватательной лопаточкой подхватить яичницу по-ирландски со сковороды! Переместить в центр тарелки. Естественно, скатерть – хрустящая, свечи – в серебре (серебро в шандале), в хрустале – левкои, в волосах – камелии, Шуберт – на воде, Моцарт – в птичьем гаме.
Яичницу по-ирландски (сокращенно «яппи») следует сожрать, особенно не привлекая особенного внимания. Особенно окружающих. Запить чаем, повезет – сладким. Понюхать левкой.
И все-таки подлинная катастрофа разразилась с год назад, когда таки добегался сочинитель «Книги О Вкусной, Но Нездоровой Пище» и таки до гастрологического, вы будете смеяться, отделения. Добегался и лег. С довольно решительным диагнозом. (Правда, скорее, по причине не столь еды, а сколь освежающих напитков на запивочку) И соответствующим приговором бывших коллег: на диету, доктор Генделев, на диету!
Ага, сказал я, обязательно. Овощи на пару, утка под кроватью, цветы в перспективе, но много, и лавровый лист – в венках. То-сё. Соль – нет, перец – нет, о шафране не может быть и речи, мясного вкусного нельзя не только с молоком его матери, но и без молока тоже нельзя. Причем на всю оставшуюся жизнь. На всю оставшуюся жизнь, жизнь имени Шкварки Стреляющей, Гуся в Яблоках и Вредного Мужского Супа из Бычачьих Хвостов! По-бретонски! Не говоря о рюмке водки под шмат севрюги с лимончиком. (Лимончик – тоже нельзя.)
На сем было бы хорошо и жалобно поставить точку, а не многозначительное многоточие. Однако – нет. Будем честны. (До того будем честны, что на дно паровой бани ставится решетка, на решетку укладываются с отвращением репка, тыква и кабачки. Баня закрывается крышкой. Настоящим приказываю выдать повару Генделеву М. С. репку, тыкву, баню, крышку, кабачки. Соль, перец, водка – отказать!) Будем честны: на вкус – всё это звучало, как и должно было звучать: как отваренная, вернее, отпаренная моя же собственная кулинарная книга. Без соли и переплета.
Но диетической кулинарии мы посвятим отдельную главу, куда смешнее!
Да-да, оскопленный Казанова в гареме; да, козел в огороде, но в наморднике; да, лиса – идиотка, которую таки заставили есть зеленый виноград!
Нет! Еще жутчей: Гумберт Гумберт, вяжущий с ровесницами на приступочке свой собственный оренбургский платок.
Вот именно.
Урарту
Берегите армян.
Варил я. Ну, чтобы не вводить в заблуждение особенно простодушных, варил я – кухарил я «урфа-колалик». Не какой-нибудь там «колалик», простой, как стон буйвола, но самый что ни на есть «урфа-колалик»!
Что мне втемяшилось, не скажу, но однажды, в непогожий зимний иерусалимский полдень пятницы (помоему, давеча), проснулся я с мыслью: или я сварю себе «урфа-колалик», или покончу с собой, соответственно, вполне солипсически, покончив со всеми вами, мой дорогой окружающий мир, который все-таки мне – я в этом уверен – кажется. В полдень, в непогожий зимний иерусалимский. В том числе и с теми вами покончив, кто имеет представление об этой «урфе»; и с теми, кто – нет, тоже покончив.