Книга отзывов и предисловий
Шрифт:
Отстраивание этого мира ведется с помощью блоков, мыслеединиц в строфической оболочке. И поскольку это восстановление разрушенного, неточные рифмы и усеченные строки совершенно не смущают; несмотря на прорехи, эти стихи сохраняют герметичность – держится ли она на честном слове или на вере. Образы в стихах Цветковой порой враждебны самому их существованию: так, в конце книги сад обступает тьма и говорящая закрывается в доме, где заодно с ней только свет лампы. Уязвимые и очень смелые стихи, настоящий опыт противостояния.
даже если ловушка обман шаткий мостик плацебогде окно нараспашку и ты никогда не придешьсохрани весь сегодняшний день и несносное небочтобы ангелы словно на крошки слетались на дождьбожеИван Соколов. Мои мертвые. СПб.: Свое издательство, 2013
Вторая книга молодого петербургского поэта, одного из самых интересных в этом поколении. Здесь собраны далеко не все тексты, написанные Иваном Соколовым за последнее время; так, из отличной поэмы «Anne Hathaway / Энн Хэтэуэй» в книгу попала только последняя часть – разрезное и комбинируемое в произвольном порядке «Покрывало Пенелопы», которое читатель найдет в приклеенном кармашке. Собственно, этот текст, один из лучших у Соколова, хорошо представляет достоинства его поэзии: осознанную вариативность, насыщенный культурный бэкграунд, готовность к языковым экспериментам – как синтаксическим, так и задействующим другие языки (в этом случае – английский). Хочется также отметить большой «Поэгл на основе центона из О. М.»: несмотря на то, что «поэгл на основе центона» – это, по идее, жанр дважды компилятивно-комбинаторный, любви к Мандельштаму не скроешь даже за умело подобранными цитатами (не только, кстати, из Мандельштама). Книгу Соколова вообще можно рассматривать как еще один вариант приноровления модернистских «высоких» лирических интенций к (пост)концептуалистским формам; приведем в качестве примера «Дневник Утана, собаки-поводыря», где имитация дневникового потока сознания становится формой сентиментальности.
и вот когда || твои пальцы пройдуткак песок сквозь моиа в твой яблочный голос проникнетгрубый ядерный привкусни одинзодиак не ответит сколько мы стоимроза ветров неграненый кристалл цветок зверобояЮрий Соломко. Школа радости: Первая книга стихов. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2013
Стихотворения Юрия Соломко распадаются на две группы: предельно прозаизированные, повествовательные верлибры – и верлибры более «лирические», отвлеченные от быта или преломляющие, переосмысляющие его («Непорочное зачатие»). Кроме того, есть прозаические миниатюры, в одном случае проза скомбинирована со стихотворением в единый текст. Юрию Соломко хорошо подходит название серии, в которой напечатан сборник; перед нами фрагменты то ли дневников, то ли исповеди, а описания людей, предметов и явлений мнимо беспристрастны. На самом деле уже их выбор говорит об определенной позиции: интерес к бедности, маргиналам, обыденности; хороший пример – стихотворение «Общага»:
Стук в дверь. Входит сосед по этажу и идет к холодильнику.Берет в холодильнике майонез. И уже потом спрашивает: можно?На столе с вечера стоят грязные чашки. Над чашками летает мошкара.Олег не выдерживает и выносит их на кухню. (Весь стол в следах от чашек.)Коля жалуется на отсутствие гондона. Макс предлагает – взять у него в тумбочке. Коля,не без гордости, говорит, что гондоны Макса ему жмут. Встает с постели и берет упаковку.Подобные описания (далее в общажной комнате происходит еще много типичного) напоминают физиологические очерки: подробности в них сконцентрированы, может быть, даже излишне. Разговор от первого лица у Соломко несколько другой; такие стихотворения, как «Молоко» или «Как я стал атеистом», напоминают о тех американских повествовательных верлибрах, что некоторые называют мейнстримом (пример – впрочем, достаточно значительный – Тони Хогленд); признаться, в таких текстах сквозит необязательность.
Елена Сунцова. Манхэттенские романсы. N. Y.: StoSvet Press, 2013
Легкость, свойственная письму Елены Сунцовой 4 , никуда не пропала и в этой книге, но – в соответствии, может быть, с названием – здесь гораздо больше драматизма, чем, например, в «Лете, полном дирижаблей». Начиная с книги «После лета» в поэзию Сунцовой входит, я бы сказал, знание холода. В «Манхэттенских романсах» это знание расширяется, и становится ясно, что легкость письма – лишь завеса, скрывающая подлинное эмоциональное напряжение:
4
См. отзывы на книги Сунцовой «Лето, полное дирижаблей» и «После лета» на с. 102–104 настоящего издания.
В этих стихах действительно много романсовых образов – платок, луна, розы, «поникшие плечи седых фонарей», «непрорезиненный плащ» (ср. северянинское «жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом»), но, разумеется, восприятие текста осложняется поправкой и на сознательность приема, и на осознанное приглушение интонации. Ключом к книге можно считать открывающий ее большой, трехчастный текст «Эпиграф», для Сунцовой совсем не характерный (первая часть основана на нисходящем дольнике, две последующие написаны свободным стихом). Достигнутая здесь интонация задает последующую отстраненную позицию автора по отношению к самому себе, это как бы трамплин, с которого можно прыгнуть в стихию романса, не боясь никаких связанных с этим жанром стилистических издержек, оставаясь под защитой интонации.
Эти стихи задают загадку: один ли и тот же человек чувствует и говорит, то есть одновременны ли переживание и письмо? И какое усилие нужно, чтобы не нарушать эту загадочность? Сунцову можно назвать одним из новых стоиков – и в свете этого определения, кстати, рассматривать и программу ее издательства Ailuros Publishing.
Еще в помине и лета нет,И дом высоко живет,И тех перекрестков весенний светС лица моего не стерт,И снегу еще далеко до нас,До бывшего снегом дня,Которого мы не увидим, разТебе повстречать меня.Амарсана Улзытуев. Анафоры. М.: ОГИ, 2013
Новая книга бурятского поэта, пишущего по-русски; его первые журнальные публикации были с интересом встречены критикой. Книга Улзытуева названа и организована по формальному признаку: большинство стихов здесь действительно написаны с применением анафор; долгие – «долго дышащие» – строки можно сопоставить с шаманскими песнопениями.
Вообще редко приходится видеть книгу, настолько сконструированную, настолько подчиненную общей задаче – и при этом явно долго собиравшуюся. Своей сверхзадачи Улзытуев не скрывает. После слов о том, что русская поэтика «в результате переноса европейского стиха [то есть рифмованной силлабо-тоники] на русскую почву после двух веков русской поэзии выплеснула с водой и младенца», он говорит о выбранной им и возведенной в систему форме, что, возможно, когда-нибудь она «придет на смену конечной рифме», и далее: «Да, азиаты мы, да, скифы мы, и не только потому, что это сказал великий, а потому, что тысячелетиями существования мы обязаны гортанным песням наших в том числе и протомонгольских предков, певших зачины своих сказов и улигеров анафорой и передней рифмой. И, как обычно, на полмира». После такого предисловия ожидаешь эпической и доэпической, гимновой архаики, и в первых стихах книги ее действительно можно увидеть: