Книга с местом для свиданий
Шрифт:
Вообще казалось, мало кто решался сойти вниз к самому берегу. Новые читатели, мальчики в сине-белых матросках с якорями на пуговицах или стареющие искатели приключений во взятых напрокат полосатых купальных костюмах, на которых пониже спины стояла жирная надпись «Украдено в купальне Влайка», по-прежнему лишь на несколько мгновений останавливались на головокружительно крутом откосе, бросали взгляд на открытое море, но почти тут же устремлялись дальше, туда, куда увлекал их сюжет приключенческой книги. И почти никто из них не обращал внимания на фигуру, которая по утрам, раскинув руки и ноги, лежит спиной на постоянно изменявшейся пограничной полосе между морем и сушей, а вечерами, согнувшись, перебирает в венце пены белые камешки, обкатанные прибоем. Скорее всего, можно было подумать, что это то ли чудом спасшийся несостоявшийся утопленник, то ли несчастный, задумавший свести счеты с собственной жизнью. Скорее всего, так они и думали, тем более что сам Анастас не смог бы с уверенностью ответить
Между тем в доме на Великом Врачаре многое еще долго напоминало об окропленной мелким дождем постной среде осени 1906 года. Прежде всего, несмотря на старания Златаны, откуда-то постоянно продолжал появляться песок, который обитатели дома ногами разносили по всем комнатам. Удивленная служанка еще до Рождества набрала его целую большую бутыль объемом в семь пивных кружек. Боясь, как бы на мальчика снова не обрушился гнев адвоката Величковича, она ему ничего не говорила, а собранный морской песок прятала на полке в кладовке, за большими кастрюлями и железными формами для тортов. Давно уже привыкшая быстро приспосабливаться, она больше не удивлялась, а просто терпеливо прятала подальше банки, пакеты и фунтики, словно это было самое обычное дело, одна из многочисленных обязанностей, подразумевавшихся ее службой. А дважды в год, весной и осенью, во время больших уборок всего дома потихоньку выносила песок в погреб и там аккуратно складывала его в дальнем углу.
Еще более странно обернулось дело с сеткой трещин на стене, как раз рядом с дверью кабинета господина адвоката. Из года в год переплетение глубоких морщин разрасталось и расползалось во все стороны. Рабочие из строительной фирмы, в свое время производившей в доме ремонт, а это были опытные мастера из Панчева, благодаря которым так достойно смотрелся фасад здания в стиле сдержанного модерна, появлялись трижды, пожимали плечами, таращили глаза и заверяли, что теперь все будет «хорошо, в самом лучшем виде, останетесь довольны». Однако никому из этих, равно как и из всех будущих, мастеров никогда не удавалось раз и навсегда заделать неожиданное повреждение. Побелка начинала крошиться, штукатурка трескалась, и там, в глубине, объявлялся •«шириной в целых три пальца» разлом в самом кирпиче, где вскоре поселилось и невероятно размножилось целое семейство мышей. Ползучий стебель трещины медленно, но верно подбирался и к другим комнатам, грозя в конечном счете распространиться по всему зданию.
— Плохо дело! Краска тут не поможет, хозяин. Весь дом поехал... А вода, она ведь где хоть раз просочилась, может туда снова вернуться. Жила трещины тянет ее снизу, из фундамента, из земли, — вынес оценку последний строитель, один чернотравец, после того как там и сям простукал стены, зажмурившись, чтобы лучше слышать, какими путями распространяется звук.
Другая трещина, в отношениях между Анастасом Браницей и его отчимом, тоже никак не зарастала. Собственно говоря, адвокат воспринимал мальчика как неизбежное зло, как одну из ненужных вещей, которые Магдалина захватила с собой во второй брак. На это он согласился только из-за своей ни с чем не соизмеримой страсти к вдове. А может быть, уже тогда у него сложился план, каким образом ему избавиться от всего, кроме нее самой.
Надо сказать, что капитан артиллерии Сибин Браница погиб почти три месяца спустя после майского путча 1903 года Кровавые следы убийства во дворце короля Александра Обреновича и королевы Драге Машин давно уже были устранены, несколько высших офицерских чинов, председатель правительства, военный министр, братья Луневице перебиты, другие получили год-два тюрьмы или каторги, третьим помогла образумиться высокая пенсия, четвертые немедленно присягнули на верность новой династии, тем более что заговор можно было оправдать понятной ненавистью к режиму, прославившемуся своим произволом, а капитан Браница все еще скрывался где-то в Белграде, упрямо отказываясь тем или иным способом примириться со своей совестью. Дав клятву его величеству, помазаннику Божьему, он теперь не мог пойти на то, чтобы ее нарушить, поэтому постоянно менял место своего пребывания, заявлял, что «цареубийства сербов погубят», пытался вступить в контакт с генералами Йованом Белимарковичем и Антонием Богичевичем, общеизвестными близкими друзьями бывшего царствующего дома. Он за собственный счет тайно заказал оставшемуся неизвестным владельцу типографии (подозревали, что это был Хоровиц) напечатать открытки, на которых изображался мальчик аристократической внешности в коротком пальтишке, в шляпе и перчатках, и разослал эти открытки в редакции журналов по всей Европе, в частности парижский «Journal des Debats» именно таким образом получил экземпляр этой почтовой карточки со следующим текстом: «Вы ошибаетесь, есть еще один наследник Обреновичей». В конце июля 1903 года, намереваясь отправиться во Врньце в надежде, что там его примет старый генерал Белимаркович, изолированный от политики и от всего мира в своем особняке, Браница еще на вокзале в столице был окружен группой людей в военной форме с обнаженными саблями, острые лезвия которых невинно поблескивали под лучами летнего солнца.
— Сибин, сдавайся, не ищи глупой смерти! — вскричал возглавлявший их поручик-интендант
— Прочь с дороги! — гордо выпрямился Браница и потянулся рукой к внутреннему карману своего штатского сюртука, где у него лежал вовсе не револьвер, а орден Большого креста, однако в тот же момент упал замертво, получив столько ран от пронзивших его сабель, что даже нельзя было с уверенностью сказать, какая из них оказалась смертельной, точно так же, как нельзя было потом с уверенностью установить, где именно его похоронили.
Славолюб Величкович познакомился с Магдалиной через полгода после этих событий. Он, в то время еще представлявший интересы разношерстных мелких клиентов вроде ростовщиков и кредитных объединений, присутствовал при оценке имущества вдовы, которая для того, чтобы выжить, постоянно закладывала и перезакладывала все, что у нее было. Она не имела сил заняться чем-то самой, например обратиться за помощью к единственному оставшемуся в живых родственнику покойного, который жил в Крагуевце и был убежденным и страстным республиканцем, заклятым врагом любой монархии, или же самостоятельно (и гораздо выгоднее) распродавать вещи и платить по векселям. Из своих родственников у нее не было никого, и все, чем она владела, составлял особнячок на Дорчоле плюс невыплаченные до конца долги за покупку земли и строительство дома. Письмо с соболезнованиями от генерала Белимарковича и прилагавшиеся к нему тридцать золотых дукатов она принять отказалась. Уже тогда она погрузилась в меланхолию, то чувство, которое будет сопровождать ее всю жизнь, и, не зная, где похоронен ее муж, частенько посещала белградские кладбища, приносила цветы и зажигала свечи на случайных могилах не знакомых ей людей, в пасхальный понедельник оставляла там крашенные кампешем красные яйца, приводила в порядок запущенные холмики. Вид прекрасной бледной дамы, устремившей гордый взгляд куда-то далеко, в собственное прошлое, настолько поколебал свойственную адвокату деловую расчетливость, что он ни больше ни меньше, как удвоил стоимость изъятого у нее имущества и отказался от своего обычного, всегда весьма внушительного вознаграждения. И пока грузчики выносили из дома громоздкие старинные кровати, провинциальное трюмо в старонемецком стиле, австро-венгерские стенные часы из фарфора и столовое серебро, Слав. Величкович предавался размышлениям о том, что она, эта женщина, могла бы стать для него самой крупной и выгодной сделкой за всю его практику.
Будучи человеком основательным, адвокат сначала наметил план действий, а затем приступил к его осуществлению. Рассчитав, что подступиться к Магдалине будет легче всего через ее воспоминания, он выкупил самые дешевые из выставленных на продажу вещей — остановившиеся на бегу карманные часы убитого артиллерийского капитана, перламутровый перочинный ножик и несколько книг с отпечатком вселенского древа, знаком домашней библиотеки покойного.
— Я посчитал, что эти предметы исполнены для вас особого значения, поэтому взял на себя смелость вернуть их вам, будьте любезны, примите... — целуя ей руку, сказал он, неожиданно появившись в весенний полдень 1904 года, после чего уселся, положив руки на колени.
— Просто не знаю, что сказать... — растроганно прослезилась бледная дама.
— Мадам, не беспокойтесь, вы рассчитаетесь со мной тогда, когда у вас будет возможность, — адвокат поднялся, поклонился и протянул свой тщательно отглаженный носовой платок.
Таково было начало, которое затем получило продолжение. Слав. Величкович появлялся через равные промежутки времени, проводя вместе с вдовой многие часы, внимательно и сочувственно выслушивая воспоминания о ее предыдущем браке, время от времени вставая и предлагая свой безукоризненный носовой платок и при этом почти ничего не рассказывая о себе. Из месяца в месяц эти встречи не приносили ничего нового. Правда, дом Магдалины все больше пустел, теперь были заложены все хоть сколько-нибудь стоящие вещи и уже можно было рассмотреть пустые углы ее незавидной жизни, вскоре им пришлось разговаривать стоя, потому что не осталось даже кухонных табуреток. Из месяца в месяц ничего не менялось за исключением мальчика, который едва помнил своего отца и, видимо, поэтому рос с отсутствующим выражением глаз.
Наблюдая за тем, в каком состоянии находится имущество Магдалины Браницы, адвокат сделал решающий шаг после того, когда узнал, что заложен и дом, причем без малейшей перспективы быть когда-либо выкупленным хозяйкой, ибо бездушные держатели векселей готовились опротестовать их через суд, и в любой момент женщина со своим ребенком могла оказаться на улице. Предложенный брак вдова восприняла как возможность защитить сына и остатки воспоминаний. В день Рождества Богородицы 1905 года, держа Анастаса за руку, она поднялась на подножку фиакра, который должен был увезти ее на Великий Врачар, позже переименованный в Звездару. Кучер уже погрузил два скромных чемодана, набитых разными воспоминаниями, все остальное исчезло, растворилось в массе пошедшего с молотка имущества.