Книга сияния

Шервуд Френсис

Особое внимание уделяется в трудах Маараля проблеме изгнания и избавления. Он пишет, что изгнание – временное состояние еврейского народа, которое послужит главной причиной для будущего окончательного избавления, более великого, даже чем Исход из Египта, – возвращения народа к своей истинной сущности.

Маараль умер в 1609 году, в возрасте 84 лет, и был похоронен на Старом еврейском кладбище Праги. Согласно легенде, рабби Ливо не раз избегал встречи с Ангелом Смерти, однако тот в конечном счете его перехитрил. Однажды раввин оторвался от своего чтения, чтобы принять прекрасную розу, протянутую ему любимой внучкой. Смерть таилась внутри лепестков.

Мордехай Майзель (1528–1601) был старостой

еврейской общины выдающимся филантропом. Результаты его обширной деятельности в области строительства мы можем наблюдать до сих пор. Он построил еврейскую ратушу (современный вид относится к перестройке периода позднего барокко), а в непосредственной близости от нее – Высокую синагогу. Он открыл также первоначально частную Майзлову синагогу.

Погром в Юденштадте и расправа над Рохелью – полностью вымышленные события, равно как и резня на Украине. Однако ограничения на владение землей, торговлю и членство в гильдиях, обязательное ношение желтого кружка, проживание в гетто, а также каждодневная угроза преследований были реалиями Праги 1601 года.

[1] Цадик – совершенный праведник. Силой личного примера цадик может помочь своим приверженцам развить их духовные способности и одновременно с помощью общения с Богом обеспечить им удачи в земных и небесных делах. Он умеет освободить сознание от всех отвлекающих мыслей и земных забот, в состоянии сосредоточить все помыслы на Божественном, чтобы молитва была действительно услышана. (Здесь и далее примеч. ред.) человек истинно праведный. Вполне понятно, что сие предприятие исполнено самонадеянности и обременено высокой вероятностью ошибки. Непременным условием здесь является глубокое знание иврита, равно как и способность использовать возвышенный язык различных имен Бога.

Некоторые считают, что Адам, созданный из праха, был первым големом, причем големом уникальным. Обладая сложением гиганта, он лежал в своей дремотной незрелости, пока Бог не вдохнул в него душу. Существуют также и те, кто утверждает, что душа Адама, его нешама,[1] происходит из земли самого Рая, где деревья были ангелами и где обитало странное существо – наполовину дева, наполовину змея. Каббалисты шестнадцатого столетия, что жили в высоком голубом граде под названием Цфат,[2] запрещали сотворение големов, расценивая это как своего рода демонологию, к тому же в высшей степени идолопоклонничество. Ранее в том же столетии швейцарский врач-мистик Парацельс, по слухам, создал человечка из крови, мочи и спермы, который сорок дней прожил в реторте. Человечка назвали гомункулом, искусственным эмбрионом. Однако сей гомункул не был настоящим големом, а скорее являл собой нечто вроде восковой фигурки, которую ведьма лепит, а затем протыкает иглой, желая кому-либо навредить.

Голем же в лучшем случае представляет собой посланца Бога, а в худшем – воплощение богохульства. И все же, будь он апофеозом творения или жалкой поделкой, существом природным или эфирным, не существует возражений тому факту, что голем суть нечто сказочно-неправдоподобное. Согласно некоторым оценкам, габаритами он не уступает титанам древнегреческой мифологии, другие же повествования рисуют его как всего лишь высокого роста мужчину. Голем также описывается как настоящий урод – к примеру, как лесной дикарь, гротескный зверь или порождение детского кошмара. Далее, для голема характерен недостаток разума. Зачастую его с немилосердной откровенностью описывают как тупого раба, целиком и полностью повинующегося своему господину. Голем также лишен дара речи – то есть в буквальном смысле безгласен. Сохранились легенды о големах, пробужденных к жизни в Польше, Литве и Богемии. В большинстве упомянутых старых сказок существо это становится неуправляемым, впадая в дикое неистовство.

В настоящей

истории, случившейся в Праге в году одна тысяча шестьсот первом, рабби Йегуда-Лейб Ливо бен Бецалель создает голема, дабы защитить местную еврейскую общину от совершенно определенной ужасной угрозы. Здесь, как всегда и везде, голем крупнее всех окружающих и лишен дара речи, иными словами, не способен говорить. Однако этот голем обладает сильными чувствами и недюжинным умом. Таким образом, не потребуется читать между строк сей незатейливой истории, дабы расценить этого чужака как нашего с вами собрата.

1

Невеста была сиротой, а следовательно, вести ее под хуппу[3] пришлось жене раввина. Согласно обычаю, невеста семь раз обошла вокруг своего жениха, тем самым демонстрируя, что он – средоточие ее жизни и именно ему предстоит получить тот свет и благо, что несет с собой брак. После этого раввин прочитал несколько стихов из сто восемнадцатого псалма и произнес краткое благословение. Он велел жениху быть добрым мужем своей жене, а невесте – быть доброй женой своему мужу. И жениха, и невесту облачили в новые одежды. Тем временем в здании Еврейского городского совета, возглавляемого мэром по фамилии Майзель, все было готово для свадебного пиршества: креплех,[4] фаршированный сыром, и книши[5] с кашей, копченая рыба и маринованные огурцы, салат из редиски, всевозможные кугели,[6] а также роскошный медовый торт, которому посвятили несколько дней радостного приготовления. Все шло как полагается. По ту сторону стены синагоги, отделяющей женщин от мужчин, женщины, пусть и не способные увидеть раввина или жениха с невестой, вовсю улыбались. Раз прямо сейчас зарождалась новая семья, кто мог быть несчастлив?

Жених начал торжественно надевать обручальное кольцо на палец своей невесте. У нее были крупные ладони, выпуклые костяшки, и хотя кольцо превышало обычные размеры, ибо таков был обычай, жениху никак не удавалось протолкнуть его дальше по пальцу. Он нажал сильнее. Кольцо не подалось. Еще сильнее. Внезапно кольцо выскользнуло из руки жениха и – о ужас! – со звоном поскакало по полу. В то же самое время пронзительный свист, точно от струйки ветра в узком тоннеле, стал эхом отдаваться по проходам синагоги. А затем, так же внезапно, свист смолк. Женщины за мехицей[7] в ужасе переглянулись. Жених по имени Зеев поднял кольцо, как будто ничего не случилось, а старый рабби Ливо с полной невозмутимостью вновь огласил слова брачной клятвы. И жених, засовывая кольцо куда-то в складки своей рубахи, повторил:

– Вот, сей брак освящается для меня сим кольцом согласно законам Моше и Израэля!

Далее была зачитана ктуба[8] – обязательства жениха в обмен на девственность невесты. Жених и невеста отпили от второй чаши вина. Было произнесено еще несколько благословений, и на пол поставили бокал.

– Мазел тов! – дружно воскликнули все мужчины.

Жених разбил бокал в память о разрушении Храма и обо всех тех, кто был изгнан.[9] Затем пару, согласно традиции, оставили наедине. Теперь это было дозволено, ибо отныне они официально стали мужем и женой.

– Благодарю тебя, Зеев Вернер, за то, что ты взял меня в жены, – сказала невеста – не только потому, что была круглой сиротой, но и потому, что само ее происхождение являло собой предмет печали и брачного милосердия. На самом же деле все члены еврейской общины Праги исполнили в этот последний день последнего месяца года одна тысяча шестисотого предназначенный им долг, ибо ответственность за незамужнюю женщину ложилась на всех. Рабби Ливо, как было принято, организовал брак. Перл, жена раввина, помогла невесте-сироте подготовить свою одежду. Жених, сам вдовец, повиновался долгу, ибо по-прежнему любил свою первую жену, с которой прожил пятнадцать лет и которая теперь лежала на Юденштадтском кладбище.