Книга смеха и забвения
Шрифт:
Но в чем дело? Кристина сопротивляется! Она сжимает ноги так же упорно, как и во время их летних прогулок!
Он хотел было спросить ее, почему она сопротивляется ему, но не смог говорить. Пани Кристина была так робка, так нежна, что рядом с ней затеи любви утрачивали свои названия. У него хватало смелости говорить лишь на языке дыхания и ласк. К чему им тяжеловесность слов? Разве он не сгорал в ней? Они оба пламенели одним и тем же пламенем! И он снова и снова в упорном молчании стремился раздвинуть коленом ее плотно сжатые бедра.
И пани Кристина молчала. Она тоже стеснялась говорить и хотела все выразить лишь поцелуями и ласками. Но при его двадцать
— Как это? — спросил он со вздохом.
— Я бы умерла. Правда. Я бы умерла, — сказала пани Кристина и, снова глубоко погрузив язык в его рот, сильно сжала бедра.
Студент испытывал отчаяние, смешанное с блаженством. Им владело яростное желание обладать ею и одновременно хотелось плакать от счастья, ибо он понял, что она любит его так, как никто не любил. Она смертельно любит его, любит так, что боится отдаться ему, ибо, отдавшись ему, уже не могла бы жить без него и умерла бы от тоски и желания. Он был счастлив, был безумно счастлив тем, что вдруг, неожиданно и совершенно незаслуженно достиг того, о чем мечтал: бесконечной любви, перед которой весь земной шар со всеми его континентами и морями ничто.
— Я понимаю тебя! Я умру вместе с тобой! — шептал он, гладя и целуя ее и чуть не плача от любви. Но великая нежность не задушила вожделения плоти, что становилось болезненным и почти нестерпимым. И потому он снова попытался протиснуть колено меж ее сжатых бедер и открыть себе путь к ее лону, вдруг ставшему для него таинственнее чаши Грааля.
— Нет. ты не умрешь. Это я умру! — сказала Кристина.
Он представил себе столь бесконечное наслаждение, от которого умирают, и повторил снова: «Мы умрем вместе! Мы умрем вместе!» Он продолжал протискивать колено меж ее бедер, но по-прежнему безуспешно.
Больше им нечего было сказать. Они прижимались друг к другу, она качала головой, а он еще много раз штурмовал твердыню ее бедер, пока наконец не сдался. Смирившись, он лег подле нее навзничь. Она взяла студента за жезл его любви, воздетый в ее честь, и сжала его со всей восхитительной учтивостью: искренно, крепко, пылко, по— матерински, по-сестрински, дружески и страстно.
В студенте смешивалось блаженство бесконечно любимого человека с отчаянием отвергнутого тела А жена мясника не переставала держать его за его оружие любви, но не так, чтобы несколькими простыми движениями заменить ему любовный акт, о котором он вожделел, а так, словно держала в руке что-то редкостное, дорогое, то, что боялась повредить и хотела надолго сохранить воздетым и твердым.
Впрочем, довольно уже об этой ночи, что длится без заметных перемен почти до утра.
Мутный утренний свет
Уснув очень поздно, они проснулись лишь к полудню. У обоих болела голова. Временем они особенно не располагали, так как Кристина спешила на поезд. Оба молчали. Кристина, положив в сумку ночную рубашку и книгу Гёте, опять маячила в своих неуместных вечерних лодочках и нелепых бусах вокруг шеи.
Мутный утренний свет словно снял с них печать молчания, словно после ночи поэзии наступал день прозы, и пани Кристина сказала студенту совсем просто: — Ты не сердись на меня, я правда могла бы умереть. Уже после первых родов доктор сказал, что мне больше нельзя беременеть.
Студент горестно посмотрел на нее: — Думаешь, ты могла бы от меня забеременеть? За кого ты меня принимаешь?
— Так все мужчины говорят. Они всегда в себе уверены. Я-то знаю, что стряслось с моими подружками. Молодые ребята вроде тебя ужасно опасны. А случись такое, не выкрутишься.
С отчаянием в голосе он стал убеждать ее, что не такой уж он простофиля и что никогда не сделал бы ей ребенка: — Не станешь же ты равнять меня с какими-то сопляками своих подружек?
— Я знаю, — сказала она примиренно, чуть не извиняясь. Студенту больше не пришлось ее убеждать. Она поверила ему. Он же не какой-нибудь деревенщина и, пожалуй, знает толк в любви больше, чем все автомеханики мира. Может, она и напрасно ночью сопротивлялась ему. Но она не сожалела об этом. Любовная ночь с каким-то коротким любовным актом (Кристина не способна была представить себе телесную любовь иной, чем поспешной и короткой) всегда казалась ей чем-то хоть и прекрасным, но рискованным и вероломным. То, что пережила она со студентом, было несравнимо лучше.
Он проводил ее на вокзал, и она уже мечтала о том, как будет сидеть в купе и вспоминать пережитое. С практичностью простолюдинки она повторяла себе, что испытала нечто такое, чего никто у нее не отнимет: она провела ночь с юношей, который всегда казался ей нереальным, неуловимым, далеким, и всю ночь держала его за воздетый жезл любви. Да, всю ночь! В самом деле, она никогда не испытывала ничего подобного! Возможно, она больше не увидит его, но ведь она никогда и не рассчитывала постоянно видеться с ним. Она была счастлива, что у нее осталось от него нечто долговечное: стихи Гёте и его невероятное посвящение, которое в любое время может подтвердить ей, что это ее приключение не было сновидением.
Зато студент был в отчаянии. Достаточно же было сказать одну-единственную разумную фразу! Достаточно было назвать вещи своими именами, и он мог быть с нею! Она боялась зачать от него, а он думал, что она ужасается беспредельности своей любви! Он смотрел в бездонную глубину своей глупости и чувствовал приступы безудержного смеха, смеха слезливо— истеричного!
Он возвращался с вокзала в свою пустыню безлюбых ночей, и литостъ сопровождала его.
Дальнейшие примечания к теории литости
На двух примерах из жизни студента я объяснил два вида изначальной реакции человека на собственную литостъ. Если партнер слабее нас, мы находим повод, чтобы оскорбить его, — так студент оскорбил студентку, когда та поплыла слишком быстро.
Если партнер сильнее, нам ничего не остается, как избрать какой-либо окольный путь мщения, пощечину рикошетом, убийство посредством самоубийства. Мальчик так долго выводит на скрипке фальшивый звук, что учитель не выдерживает и выкидывает его из окна. Мальчик падает и на протяжении всего полета радуется, что злой учитель будет обвинен в убийстве.
Это две классические реакции человека, и если первая реакция сплошь и рядом встречается в жизни любовников и супругов, вторая, присущая так называемой великой Истории человечества, являет собой бесчисленное количество примеров другого порядка. Вероятно, все то, что наши наставники называли героизмом, было нечем иным, как формой литости, проиллюстрированной мною на примере мальчика и учителя по классу скрипки. Персы завоевывают Пелопоннес, и спартанцы совершают одну военную ошибку за другой. И так же как мальчик отказывался взять правильный звук, они, ослепленные слезами бешенства, отказываются предпринять что-либо разумное, не способные ни воевать успешнее, ни сдаться, ни спастись бегством, они во власти литости позволяют перебить себя всех до последнего.