Книга странствий
Шрифт:
И что-то проскользнуло, просочилось в душу тёщи (гениальный был завет у иезуитов: клевещи, клевещи, что-нибудь да останется), и она неприкрыто разволновалась. Витя с Ирой Браиловские, чтобы успокоить её, принялись лихорадочно измышлять аргументы в доказательство того, что это ложь. Потратили они дня три, надумали необходимое и приехали к Лидии Борисовне.
– Вот почему это враньё, - горячо начала Ира...
– Я знаю, это полное враньё,- сказала тёща. И в ответ на изумление мыслителей она им пояснила лучезарно:
– Видите ли, если б это было правдой, он наверняка нам это разболтал бы.
Вот такая репутация у меня в семье, и
Стал я спрашивать бывалых выступалыциков. Об отношении их к публике и что они об этом знают. И услышал я такое! Выходило в среднем, что любой профессионал испытывает тройственное чувство: страха перед публикой, презрения (высокомерия как минимум) и благодарного почтения. Никак это совместно не сходилось в ощущении моём, я продолжал расспросы, натыкаясь на удивительные крайности.
– На сцену надо выходить со стоячим хуем!
– жарко говорил мне один матёрый эстрадник.
– Вот, дескать, я вас всех сейчас! Но всё это должно быть у тебя глубоко в душе - ты понял?
– Публику надо любить!
– медленно и обаятельно ответил мне известный актёр, тоже работающий на эстраде в одиночку.
– Я перед началом каждый раз нахожу дырочку в задней кулисе и на них смотрю. Вот сидит, вижу, толстяк с уже заранее хмурой физиономией - мол, меня ничем не удивить, я просто так зашёл. А через ряд - сухая вобла, смотрит сквозь очки и чем-то уже заранее недовольна. Рядом парень с девкой, этим вообще на меня насрать, они сейчас обнимутся и так застынут, ничего не слыша. А вон с таким тупым лицом, что непонятно, для чего припёрся. И глухих старух человек сорок в первых рядах, эти на имя приплелись. А я их всех люблю, - вдруг выкрикнул он, явно спохватившись.- И тебе советую. Ты так и повторяй про себя молча: я люблю вас, я вас всех люблю. Ты понял?
На место всё поставил мне Зиновий Ефимович Гердт, хотя расспрашивать его я сильно побаивался от почтения и боязни насмешек. Он, однако, очень спокойно и серьёзно мне сказал, что всё моё смятение нормально, и в зависимости от удачи, настроения тебя и публики - любые справедливы ощущения.
– Ты только будь сам собой, и всё, - сказал Гердт, - на сцене все видны насквозь, а публика - совсем не дура. Веди себя, как на большой пьянке, где ты ведёшь застолье - так тебе понятней будет. Только учти, что и на пьянку эту, и вести застолье - напросился сам, поэтому тебе никто не должен в зале, а ты - должен всем.
И стал я быть самим собой до такой степени, что выступать в концертный зал "Россия" припёрся как-то в разноцветно клетчатой ковбойке. Подошла ко мне за сценой женщина и с мягкой непреклонностью сказала, что у них в концертном зале выступают только в пиджаке, а чтоб под ним - рубашка, а не это, и поморщилась брезгливо. Если бы она так не поморщилась, то я бы сразу согласился - заведение чужое и солидное, к тому же - иностранный гость
И пристыженно пошёл я в туалет с покорностью, и взял бумажку, и протёр себе туфли, и с тех пор такие вольности уже нигде не допускал. Однако же, моя одёжная неприхотливость (и язык болтливый тоже) как-то раз если не жизнь мою спасла, то уж наверняка уберегла от покалеченья. Всего лет пять назад это случилось. Прилетел я из какого-то города в аэропорт Домодедово. Как обычно, там была густая толпа водителей, предлагающих подвезти, но плату что-то все запрашивали очень уж высокую. И в рассуждении такси я вышел на улицу. Со мной поравнялся молодой парень чисто шофёрского облика и мне сказал негромко, что он возит очень дёшево, поскольку берёт сразу троих, а двое у него уже есть. И я, конечно, клюнул на дешевизну. Он отвёл меня за сигаретный ларёк, где уже стоял один из пассажиров - средних лет непримечательный мужчина с саквояжиком. Сейчас приведу третьего, сказал парень и куда-то побежал.
– Командировочный?
– спросил меня попутчик. Я кивнул.
– Я тоже, - сказал он.- С Урала я. Из треста Уралзолото. А вы кто будете?
– А я чтец-декламатор,- почему-то сказал я.
– Я детям в школе детские стихи читаю. Михалкова басни тоже.
"Что я мелю?" - подумал я мельком. Но уж очень не хотелось разговаривать. Тут вынырнул из-за ларька водитель наш, а с ним - верзила явно привокзального, а не приезжего вида. Собеседник мой к ним живо обернулся, и водитель вдруг сказал: "Машину вывести я не могу, загородил меня кто-то, вы уж извините".
Я пожал плечами и через минуту отыскал такси. Старик-таксист (он моего был, впрочем, возраста) всё время на меня косился и в конце концов не выдержал:
– Мужчина вроде зрелый, не сопляк, - сказал он,- а знаешь ли ты, парень, что тебя сейчас чуть не убили?
Я уставился на него в полном недоумении.
– Ну, чуть не покалечили,- согласился старик.- Это ведь у нас работают лихие ребята, один - водила, а другие двое - вроде как попутчики. Они как километров пять отъедут, так и приступают. Кошелёк давай и где ещё ты деньги спрятал. Если сразу отдают, они слегка пристукнут и выбрасывают, а вот если станешь им сопротивляться. .. Уже много было случаев, у нас их знают.
Как-то сразу всё понятно стало мне - и тот киоск, за которым почему-то мы стояли, и верзила, и мужичонка с таким хилым саквояжиком, что вряд ли с таким ездят по делам в столицу сотрудники треста Уралзолото. Только вот о чём я думал пять минут тому назад? Я просто им не подошёл - как хорошо, что я сболтнул о чтении стихов в школе. А гонорар за два концерта я с собою вёз. Выходит, что спасла меня моя нехитрая одёжка.
– Но постой-ка, - вдруг сообразил я своим фраерским сознанием, - а если все их знают, то куда милиция смотрит?