Книга судьбы
Шрифт:
Я слышал, что вчера он возложил всю вину за свою мнимую гибель и воскрешение на Нико и Троицу. Не на Четверку. Уже за одно это Мэннинг сделает его героем. Я не могу его винить. Я даже понимаю его. Но, как прекрасно известно Мэннингу, я смотрю на вещи по-другому, во всяком случае не так, как Бойл.
Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Бойл протискивается мимо меня, на ходу хлопнув по плечу, и спокойно выходит из комнаты, словно направляется на ленч. Проблема лишь в том, что сейчас съедят именно меня.
В любой другой день Мэннинг просто вернулся бы в библиотеку, ожидая, что я последую за ним. Сегодня он распахивает дверь пошире и жестом приглашает меня войти.
— Добро пожаловать,
Глава сто пятнадцатая
— Я благодарен, что ты смог прийти так рано, Уэс.
— Поверьте, я хотел прийти еще вчера вечером.
Торжественно кивнув головой в знак согласия, Мэннинг предлагает мне занять кожаное кресло перед его письменным столом. А сам поворачивается и обводит взглядом фотографии в рамочках и книги в кожаных переплетах, выстроившиеся на встроенных полках из кленового дерева, которые окружают нас со всех сторон. На этих фотографиях он снят вместе с Папой Римским, обоими президентами Бушами, с Клинтоном, Картером, даже с восьмилетним мальчиком из Эритреи, который весил едва двадцать фунтов в то время, когда Мэннинг встретился с ним во время одной из наших первых заграничных поездок. В отличие от своего рабочего кабинета, где обоев на стенах практически не видно — мы увешали их всевозможными снимками и знаками отличия, — здесь он выставил на обозрение только свои самые любимые фотографии — свидетельства его собственных величайших достижений. И только опустившись в антикварное кресло эпохи королевы Анны, я замечаю, что на столе его осталось одно-единственное фото, на котором он снят вместе с женой.
— Сэр, я сожалею о том, что…
— Похороны в среду, — перебивает он меня, не сводя глаз с полок, словно надеется среди премий мира, кирпичиков отеля «Ханой Хилтон» и эстампов Стены Плача отыскать некий правильный ответ. Сидя напротив, я тоже смотрю — на бронзовый кулак Авраама Линкольна, который стоит на углу его письменного стола.
— Мы бы хотели, чтобы ты нес конец покрова во время траурной церемонии, Уэс.
Президент по-прежнему не поворачивается ко мне лицом. Он говорит медленно, запинаясь и останавливаясь, и я понимаю, как ему тяжело. И то, как он резко сует задрожавшую руку в карман, свидетельствует о том же самом. В качестве президента Лейланд Мэннинг похоронил триста двух американских солдат, девять глав государств, двух сенаторов и одного Папу Римского. И ничто из этого не подготовило его к похоронам собственной супруги.
— Я? Нести конец траурного покрова? — переспрашиваю я.
— Таково было ее желание, — отвечает он, пытаясь собраться с силами. — Из ее контрольного списка.
Когда президент и первая леди покидают Белый дом, одна из первых обязанностей, которые им необходимо выполнить, как будто мало того угнетенного состояния, в котором они пребывают, — это сделать необходимые распоряжения на предмет собственных похорон. Похороны государственного масштаба являются важным событием в жизни нации, их следует организовать всего за несколько часов и почти всегда без предварительного уведомления — вот почему Пентагон вручает президенту контрольный перечень печальных подробностей. В нем следует отметить, хотите ли вы, чтобы ваш гроб был выставлен для прощания в Капитолии или доступен широкой публике, хотите ли вы быть погребенным в собственной библиотеке или же на Арлингтонском кладбище… Сколько друзей, членов семьи, родственников и государственных деятелей должно присутствовать на похоронах… Кто должен произносить элегии и панегирики, кого не следуетприглашать и, разумеется, кто будет нести концы траурного покрывала вашего гроба.
Однажды умники из Пентагона даже прислали почетный караул в библиотеку Мэннинга, чтобы попрактиковаться в выносе гроба, в котором он когда-нибудь будет возлежать. Я пытался уговорить Мэннинга не приходить в этот день в офис. Но он меня не послушался и смотрел из окна, как солдаты выносили накрытый американским флагом гроб с кирпичами внутри в садик позади дома.
— По-моему, я для них слишком тяжелая ноша, — попытался он свести все дело к шутке. Тем не менее, когда караул проходил мимо, президент умолк и вел себя очень тихо. Впрочем, сейчас он потрясен намного сильнее, чем тогда.
— Господин президент, я не уверен, что это хорошая мысль. После того, что случилось вчера вечером…
— Она поступила так, как сочла нужным и должным, Уэс. И ты знаешь об этом. Она действовала сообразно своим представлениям. И пострадала за них. — Его голос снова срывается.
Президент изо всех сил старается выглядеть сильным — быть Львом — но я-то вижу, как он вцепился в спинку коричневого кожаного кресла, чтобы не упасть. Что бы ни случилось, речь по-прежнему идет о его жене. Он выглядит бледной тень человека, которого я знал и уважал. Тяжело вздохнув, он опускается в кресло. И мы оба сидим и молчим, глядя на бронзовый кулак Линкольна.
— У Службы появились какие-либо новости о Нико? — наконец спрашиваю я.
— В машине повсюду обнаружены его отпечатки пальцев. Кровь на заднем сиденье тоже принадлежит ему. Никаких сомнений в том, что именно он нажал на курок. Но пока им еще не удалось установить, куда он скрылся, — поясняет президент. — Но если ты опасаешься, что он будет преследовать тебя, то я уже просил руководителя Службы…
— Нет, он не охотится за мной. Больше не охотится.
Мэннинг окидывает меня внимательным взглядом.
— Получается, на кладбище… ты с ним разговаривал?
— Да.
— И заключил с ним мир?
— Мир? Нет. Но… — Я делаю паузу, обдумывая ответ. — Он больше не вернется.
— Хорошо. Я рад за тебя, Уэс. Ты заслужил хотя бы некоторое душевное спокойствие.
Он выказал неожиданную любезность, говоря такие слова, но мыслями президент где-то далеко. И это нормально. Я его понимаю, потому что сам нахожусь в таком же положении.
— Сэр, я понимаю, что сейчас не лучшее время для разговора об этом, но я подумал, что… — Я умолкаю на полуслове и напоминаю себе, что мне не требуется его позволение. Я поднимаю голову и смотрю Мэннингу прямо в глаза. — Я бы хотел поговорить с вами о моем статусе.
— Каком статусе?
— О моей работе, господин президент.
— Конечно, конечно… нет… конечно, — бормочет он. Мои слова явно застали его врасплох.
— Я подумал, что при данных обстоятельствах…
— Не нужно ничего говорить, Уэс. Каким бы ни оказался конечный результат, ты все равно остаешься членом нашей семьи. Поэтому если ты беспокоишься о своей работе, то могу заверить, что твое место по-прежнему ждет тебя…
— Собственно говоря, господин президент, я подумал о том, что, пожалуй, пришло время мне двигаться дальше.
Наши взгляды встречаются, но он не отводит глаз. Думаю, больше всего он поражен тем, что в моих устах это прозвучало не вопросом, а утверждением.
В конце концов он негромко смеется.
— Очень хорошо, Уэс, — говорит он, шутливо грозя мне пальцем. — Скажу откровенно, я давно жду, когда же ты это скажешь.
— Я очень ценю ваше доброе отношение, сэр.
— Если тебе нужна помощь в поиске работы, или рекомендации, или что-нибудь в этом роде… не забывай, на моей почтовой бумаге все еще стоит гриф «Президент Соединенных Штатов Америки». Будем надеяться, в стране еще остались люди, на которых это может произвести впечатление.