Книга судьбы
Шрифт:
— Ты спятил? — взорвался Михей.
— Они опознали тебя, Михей.
— О чем ты говоришь? Этого не может быть!
— В самом деле? Тогда что, черт возьми, это такое? — заорал О'Ши, стуча стволом пистолета по пустому пластиковому кармашку.
— Да здесь могло быть что угодно…
— Не в этом кармашке, а под ним! — прошипел О'Ши и перевернул чистую страницу, за которой обнаружилась очередная фотография. — Может быть, станешь уверять меня, что это не ты? — язвительно поинтересовался он, показывая на групповой снимок, на котором, если
— Это… это невозможно… мы выкупили все до единой фотографии… просмотрели все записи…
— Очевидно, Кенни решил приберечь несколько штук для своей частной коллекции! Ты что, ничего не понял, Михей? Уэс все знает! Он ухватился за кончик ниточки, и когда он размотает весь клубок, то ты предстанешь перед ним во всей своей очаровательной наготе!
— Подумаешь, большое дело. Ну, зададут они мне несколько вопросов. Ты же знаешь, что я им ничего не скажу. Но вот это…Ты хоть понимаешь, что своей дурацкой стрельбой вызвал лавину, которая может похоронить под собой всех нас?
— Не волнуйся, — спокойно ответил О'Ши. — Я постараюсь так расположить тела, что полиция наверняка решит, что здесь произошло обычное ограбление.
— Тела? — непонимающе переспросил Михей. — О чем ты толкуешь? У тебя что, несколько трупов?
О'Ши приподнял пистолет, и ствол его смотрел прямо в грудь напарнику.
Крепко вбитые в подсознание инстинкты дали о себе знать, и Михей метнулся вправо, а потом, подобно дикой кошке, прыгнул на О'Ши. Он слегка согнул пальцы, так что они стали похожи на когти, явно намереваясь выцарапать О'Ши глаза.
Со стороны это выглядело довольно-таки впечатляюще. Михей был очень быстр, отметил краешком сознания О'Ши. Но все-таки недостаточно, чтобы увернуться от пули.
В эту самую секунду полуденное солнце Ки-Уэста коснулось его светлых волос, отчего они вспыхнули золотистым ореолом вокруг его головы.
— Прости, Михей.
Снова раздалось негромкое шипение. Потом сдавленный стон.
И Троица стала Двойкой.
Глава семьдесят первая
— Только не говори, что потеряла его. Не расстраивай меня.
— Я не терялаего, — заявила Лизбет своему редактору, прижимая к уху сотовый телефон. Она разговаривала на ходу и только что вошла в здание редакции через главный вход. — Я просто отпустила его.
— Я разве не предупреждал, чтобы ты не говорила таких слов? Ты что, слушаешь меня и не слышишь? — поинтересовался Винсент. — В чем состоит незыблемое правило номер один?
— Всегда поддерживай разговор.
— Отлично. Вот тебе незыблемое правило номер двадцать шесть с половиной: никогда не выпускай Уэса из своего чертова поля зрения!
— Тебя там не было, Винсент, и ты не видел, как он расстроился. За пятьдесят минут — за все время полета обратно — единственное, что он сказал мне… — Лизбет умолкла.
— Лизбет, ты здесь? — встревожился Винсент. — Я тебя не слышу.
— Здесь я, здесь. Где же мне еще быть? —
— Ладно, он на тебя обиделся. Ты задела его чувства.
— В самую точку. Но вся штука в том, что я не просто задела его чувства. Он слишком давно занимается своим делом, чтобы его мог по-настоящему задеть какой-то репортер, но вот выражение его лица… Я сделала ему больно.
— Лизбет, избавь меня от этой сентиментальной чепухи — ты всего лишь делала свою работу. Хотя подожди, я ошибся. Если бы ты действительно делала свою работу, то в ту же секунду, как он тебя высадил, развернулась бы и последовала за ним.
— На чем? Он уехал на моей машине.
— Ага. Получается, он угналтвою машину?
Лизбет выдержала паузу.
— Нет.
Теперь пришла очередь Винсента держать паузу, и она была очень долгой.
— О господи, ты сама отдалаему свой автомобиль? — заорал он. — Незыблемое правило номер двадцать семь: не позволяй себе расчувствоваться. Незыблемое правило номер двадцать восемь: не влюбляйся в мечтателя. И правило номер двадцать девять: не позволяй грустным обезображенным парням задевать струны своего сердца и мучиться сознанием вины оттого, что они грустные и обезображенные!
— Ты даже не знаешь его.
— Если кто-то передвигается в инвалидной коляске, это вовсе не значит, что он не наедет тебе на ногу. Ты знаешь, что значит для нас эта история… особенно для тебя, Лизбет.
— И для тебя тоже.
— Но в первую очередь для тебя, — вспылил он.
Лизбет вошла в кабину лифта и нажала кнопку второго этажа.
— Ты знаешь, что такое наша работа: чтобы тебя читали, ты должна презирать людей. Так что, пожалуйста, не расстраивай меня вконец и скажи, что, по крайней мере, записала все на пленку.
Когда двери закрылись и лифт пополз вверх, Лизбет оперлась спиной о стенку кабины и прижалась затылком к пластиковой облицовке. Еще раз мысленно прокручивая события прошедшего дня, она легонько стукнула затылком о стенку. Тук, тук, тук.Снова и снова.
— Эй, послушай, ты ведь записала все на пленку, правда? — снова спросил Винсент.
Открыв сумочку, Лизбет достала миниатюрную кассету, на которой была записана большая часть их разговоров. Конечно, она отдала Уэсу магнитофон, но при этом ей не составило особого труда вынуть из него кассету, пока он разорялся и буйствовал. Естественно, сейчас… нет, не только сейчас: Еще когда Лизбет начинала запись — проклятье, действуя на одних инстинктах! — другая часть ее сознания ошеломленно наблюдала за этими действиями. Инстинкт свойствен каждому репортеру. Но только не тогда, когда он разрушает идеалы.