Книга убийств

Келлерман Джонатан

— «Книга убийств», — проговорил я. — Такие названия пишут на официальных материалах того или иного дела.

— И цвет такой же. Тот, кто прислал тебе это, знает правила.

— Кстати, о правилах… почему он прислал альбом мне? Майло ничего не ответил.

— Здесь не все фотографии старые, — сказал я. — Посмотри дальше.

Он изучил еще несколько снимков, потом вернулся к первому и снова стал смотреть с того места, где остановился. Начал листать страницы быстрее, пропуская отвратительные картинки, совсем как я некоторое время назад. И вдруг замер, вглядываясь в фотографию

почти в самом конце. Он с такой силой вцепился в альбом, что костяшки пальцев проступили сквозь перчатки.

— Когда ты это получил? Точно?

— С сегодняшней почтой.

Майло потянулся к оберточной бумаге, изучил адрес, проверил почтовый штемпель и снова занялся альбомом.

— В чем дело? — спросил я.

Майло положил альбом на стол и открыл на странице, которая его заинтересовала. Он сидел, положив руки по обе стороны альбома, и молчал. Потом сжал зубы и расхохотался. Этот смех мог бы парализовать даже самого свирепого хищника.

Фотография номер 40.

Тело в канаве, в грязной воде. Рыжая кровь на светло-коричневом фоне. Справа заросли сухого тростника. Стрелки, нанесенные белыми чернилами, указывают на объект, который и без них не заметить невозможно.

Девушка, возможно, подросток — плоский живот, хрупкие плечи, такая худая, что видны ребра, тощие руки и ноги. Резаные и колотые раны на животе и шее. И еще какие-то странные круглые пятна. Груди нет, вместо нее алые овальные круги. Худое лицо снято в профиль и повернуто направо. Над бровями, там, где были волосы, расплылось рубиновое облако.

Красные следы на запястьях и щиколотках. И снова черные пятна на ногах — словно знаки препинания в розовом ореоле.

Ожоги от сигарет.

Длинные белые ноги раздвинуты — пародия на приглашение получить сексуальное удовольствие. Этот снимок я пропустил.

Центр, Бодри-авеню, тело сброшено с шоссе номер 101. Убийство на сексуальной почве, снят скальп, задушена, ножевые ранения, ожоги. Н.Р.

— «Н.Р.» — это значит «не раскрыто»? — спросил я.

— Кроме альбома и оберточной бумаги, больше ничего не было? — поинтересовался Майло.

— Ничего.

Он снова проверил голубую бумагу, потом розовую, которая была внутри, вернулся к снимку убитой девушки. Долго над ним сидел, снял одну перчатку и потер лицо, словно пытался вымыть его без воды. Старая привычка. Майло всегда так делает, когда нервничает. Иногда она помогает мне понять, какое у него настроение, а порой я просто не обращаю на нее внимания.

Он снова провел рукой по лицу. Сжал нос пальцами. Опять принялся тереть щеки рукой. Скривил губы и уставился на снимок.

— Вот это да, — пробормотал он и через несколько минут добавил: — Да, думаю, это значит «не раскрыто».

— Такого значка нет у других фотографий, — заметил я. Никакого ответа.

— Иными словами, мы должны обратить внимание именно на это убийство?

Никакого ответа.

— Кто она? — спросил я.

Майло перестал кривиться, посмотрел на меня и оскалился. Это не было улыбкой, даже отдаленно ее не напоминало. Такое выражение, вероятно, появляется на морде медведя, когда он видит добычу, которую может заполучить без особых усилий.

Он взял голубой альбом, и я заметил, что у него дрожат руки. До сих пор мне не приходилось видеть ничего подобного. Еще раз устрашающе фыркнув, Майло положил альбом на стол, расправил углы. Потом встал и отправился в гостиную. Стоя лицом к камину, взял кочергу и принялся тихонько постукивать.

Я внимательнее присмотрелся к изуродованной девушке.

Майло спросил:

— Зачем тебе забивать этим голову?

— А как насчет твоей головы?

— Моя уже забита всякой дрянью. Моя тоже.

— Кто она, Майло?

Он положил кочергу на место и принялся бесцельно расхаживать по комнате.

— Кем она была? — повторил он. — Человеком, который превратился в ничто.

ГЛАВА 5

Первые пять убийств оказались совсем не такими страшными, как он думал.

Совсем не страшными по сравнению с тем, что он видел во Вьетнаме.

Его отправили в Центральный округ, неподалеку — с точки зрения географии и культуры — от Рэмпарта, где он прослужил год, а потом еще восемь месяцев в Ньютон-Банко.

Ему удалось перевестись из Ньютона, где занимались борьбой с проституцией. Вот было весело. Ха-ха-ха. Чей-то смеющийся голос.

Ему исполнилось двадцать семь, он уже начал прибавлять в весе, был новичком в отделе убийств и сомневался, что сможет там работать. Впрочем, он сомневался, что вообще будет работать в полиции. Но после Юго-Восточной Азии что еще ему оставалось делать?

Свежеиспеченный детектив, которому удалось сохранить свой секрет, хотя он знал, что разговоры все равно пойдут.

Никто ничего не говорил ему прямо, но он же не глухой. Что-то с ним не то — как будто он считает себя лучше остальных.

Пьет, однако предпочитает помалкивать. Совсем не стреляет.

Пришел на холостяцкую вечеринку Хэнка Суонгла, а когда привели девочек и началось настоящее веселье, где он был, черт подери?

Можно бесплатно потрахаться, а он слинял.

За бабами не бегает, точка.

Странный.

Результаты тестов, настойчивость и количество раскрытых преступлений позволили ему перейти в Центральный округ, где его определили в напарники к тощему, как палка, сорокавосьмилетнему типу по имени Пирс Швинн, который выглядел на все шестьдесят и считал себя философом. Они со Швинном работали в основном по ночам, потому что Швинн лучше себя чувствовал в темноте. От яркого света у него начиналась мигрень, и он жаловался на хроническую бессонницу. И ничего удивительного: Швинн пил микстуру и глотал таблетки от насморка, как конфеты, поскольку у него был постоянно заложен нос, а еще выпивал десятки чашек кофе за дежурство.