Книга воспоминаний
Шрифт:
Я остался к завтраку, который был подан в саду, прилегавшем к канцелярии Ставки. Беседа была натянутой. Присутствовавшие были главным образом заинтересованы живыми репликами двенадцатилетнего Цесаревича, приехавшего в гости к своему отцу в Могилев. После зaвтpaкa я отправился к моему брату Великому Князю Сергею Михайловичу, бывшему генерал-инспектором артиллерии и имел с ним беседу. По сравнению с Сергеем Михайловичем, брат мой - Николай Михайлович был прямо оптимистом! Последний по крайней мере находил средства к борьбе в виде необходимых реформ. Настроение Сергея было прямо безнадежным. Живя в непосредственной
– Возвращайся к своей работе и моли Бога, чтобы у нас не произошло революции еще в течение года. Армия находится в прекрасном состоянии. Артиллерия, снабжение, технические войска - все готово для решительного наступления весною 1917 года. На этот раз мы разобьем немцев и австрийцев, конечно, если тыл не свяжет свободу наших действий. Немцы могут быть спасены только в том случае, если спровоцируют у нас революцию в тылу. Они это прекрасно знают и стремятся добиться этого, во что бы то ни стало. Если Государь будет поступать и впредь так, как он делал до сих пор, то мы не сможем долго противостоять революции.
Я вполне доверял Сергею. Его точный математический ум не был способен на необоснованные предположения. Его утверждения основывались на всесторонней осведомленности и тщательном анализе секретных донесений.
Наш разговор происходил в маленьком огородике, который был разведен позади квартиры Сергея.
– Это меня развлекает, - смущенно объяснил Сергей.
Я его понял и позавидовал ему. В обществе людей, помешавшихся на пролитии крови, разведение капусты н картофеля служило для моего брата Сергея отвлекающим средством, дающим какой-то смысл жизни. Что касается моих досугов, то я посвящал их размышлениям о банкротстве официального христианства
17 декабря рано утром мой адъютант вошел в столовую с широкой улыбкой на лице:
– Ваше Императорское Высочество, сказал он торжествующе: - Распутин убит прошлой ночью в дом вашего зятя, князя Феликса Юсупова.
– В дом Феликса? Вы уверены?
– Так точно! Полагаю, что вы должны испытывать большое удовлетворение по этому поводу, так как князь Юсупов убил Распутина собственноручно, и его соучастником был Великий Князь Дмитрий Павлович.
Невольно мысли мои обратились к моей любимой дочери Ирине, которая проживала в Крыму с родителями мужа. Мой адъютант удивился моей сдержанности. Он рассказывал, что жители Киева поздравляют друг друга с радостным событием на улице и восторгаются мужеством Феликса. Я этого ожидал, так как сам радовался тому, что Распутина уже более нет в живых, но в этом деле возникало два опасения. Как отнесется к убийству Распутина Императрица и в какой мере будет ответственна Царская Фамилия за преступление, совершенное при участии двух ее сочленов?
Я нашел вдовствующую Императрицу еще в спальне, и первый сообщил ей об убийстве Распутина.
– Нет? Нет?
– вскочила она.
Когда она, слыхала что-нибудь тревожное, она всегда выражала свой страх и опасения этим полувопросительным, полувосклицательным: Нет?
На событие она реагировала точно так же как и я:
– Славу Богу, Распутин убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья.
Мысль
Прибыв в Петроград, я был совершенно подавлен царившей в нем сгущенной атмосферой обычных слухов и мерзких сплетен, к которым теперь присоединилось злорадное ликование по поводу убийства Распутина и стремление прославлять Феликса, и Дмитрия Павловича. Оба национальные героя признались мне, что принимали участие в убийстве, но отказались, однако, мни открыть имя главного убийцы. Поздние я понял, что они этим хотели прикрыть Пуришкевича, сделавшего последний смертельный выстрел.
Члены Императорской семьи просили меня заступиться за Дмитрия и Феликса пред Государем. Я это собирался сделать и так, хотя меня и мутило от всех их разговоров и жестокости. Они бегали взад и вперед, совещались, сплетничали и написали Никки преглупое письмо. Все это имело такой вид, как будто они ожидали, что Император Всероссийский наградит своих родных за содеянное ими тяжкое преступление!
– Ты какой-то странный, Сандро! Ты не сознаешь, что Феликс и Дмитрий спасли Pocсию!
Они называли меня странным, потому что я не мог забыть о том, что Никки, как верховный судья над своими подданными, был обязан наказать убийц и, в особенности, если они были членами его семьи.
Я молил Бога, чтобы Никки встретил меня сурово.
Меня ожидало разочарование. Он обнял меня и стал со мною разговаривать с преувеличенной добротой. Он меня знал слишком хорошо, чтобы понимать, что все мои симпатии были на его стороне, и только мой долг отца по отношению к Ирине заставил меня приехать в Царское Село.
Я произнес защитительную, полную убеждения речь. Я просил Государя не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича, как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновленных желанием спасти родину.
– Ты очень хорошо говоришь, - сказал Государь помолчав: - но ведь ты согласишься с тем, что никто - будь он Великий Князь или же простой мужик - не имеет права убивать.
Он попал в точку. Никки, конечно, не обладал таким блестящим даром слова, как некоторые из его родственников, но в основах правосудия разбирался твердо.
Когда мы прощались, он дал мне обещание быть милостивым в выборе наказаний для двух виновных. Произошло, однако, так, что их совершенно не наказали. Дмитрия Павловича сослали на Персидский фронт в распоряжение генерала Баратова, Феликсу же было предписано выехать в его уютное имение в Курской губернии. На следующий день я выехал в Киев с Феликсом и Ириной, которая, узнав о происшедшем, приехала в Петербург из Крыма. Находясь в их вагоне, я узнал во всех подробностях кошмарные обстоятельства убийства. Я хотел тогда, как желаю этого и теперь, чтобы Феликс раскаялся бы в своем поступке и понял, что никакие громкие слова, никакое одобрение толпы не могут оправдать в глазах истого христианина этого преступления.