Книги отражений
Шрифт:
Анализ этой пьесы завел бы нас слишком далеко. Но редко, кажется, удавалось Бальмонту быть синтетичной и сильнее. Да, стоит жить и страдать, чтобы слышать то, чего не слышат другие и чего, может быть, даже нет, слышать, как говорят ручьи… А ручьи не заговорят для нас, если мы не вынесем пытки и не оправдаем палача — если мы не добудем красоты мыслью и страданием.
274
Переломаны
Я закончу мой эскизный разбор бальмонтовской лирики указанием на самое поэтическое выражение невозможности оправдания, какое я нашел в его же поэзии.
Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?Я совсем остываю к мечте.Дни мои равномерны. Жизнь моя однозвучна,Я застыл на последней черте.Только шаг остается, только миг быстрокрылый,И уйду я от бледных людей.Для чего же я медлю пред раскрытой могилой?Не спешу в неизвестность скорей? Я не прежний веселый, полубог вдохновенный,Я не гений крылатой мечты.Я угрюмый заложник, я тоскующий пленный,Я стою у последней черты.Только миг быстрокрылый, и душа, альбатросом,Унесется к неведомой мгле.Я устал приближаться от вопросов к вопросам,Я жалею, что жил на земле. [275]V
Но в лирическом я Бальмонта есть не только субъективный момент, как оказывается спорный и прорекаемый, его поэзия дала нам и нечто объективно и безусловно ценное, что мы вправе учесть теперь же, не дожидаясь суда исторической Улиты.
275
Отчего мне так душно?.. — (Тл). 7-я строка: «Для чего же я медлю пред раскрытой могилой?» 10-я строка: «Я не гений певучей мечты».
Это ценное уже заключено в звуки и ритмы Бальмонта — отныне наше общее достояние.
Я уже говорил, что изысканность Бальмонта далека от вычурности. Редкий поэт так свободно и легко решает самые сложные ритмические задачи и, избегая банальности, в такой мере чужд и искусственности, как именно Бальмонт. Его язык — это наш общий поэтический язык, только получивший новую гибкость и музыкальность, — и я думаю, что этого мне лично не надо подтверждать особыми примерами ввиду того, что я довольно уже цитировал бальмонтовских пьес. Одинаково чуждый и провинциализмов и немецкой бесстильности Фета, стих Бальмонта не чужд иногда легкой славянской позолоты, но вообще поэт не любит шутить и не балаганит лубочными красками. Такие неологизмы, как мятежиться, предлунный или внемирный не задевают уха, моего по крайней мере. Лексическое творчество Бальмонта проявилось в сфере элементов, наименее развитых в русском языке, а именно ее абстрактностей.
Для этого поэт вывел из оцепенелости сингулярных форм целый ряд отвлеченных слов.
светы (II. 204), блески (II, 29; II. 280), мраки (II. 305), сумраки (II, 49), гулы (II, 50), дымы (II, 357), сверканья (II, 113), хохоты (II, 68), давки (II, 70), щекотания (II, 318), прижатья (II, 317), упоенья (Тл. 79), рассекновенья (Т л. 112), отпадения (II, 280), понимания (Тл. 205) и даже бездонности (II, 184), мимолетности (Тл. 48), кошмарности (Тл. 103), минутности (Тл. 128). [276]
276
светы… минутности… — светы («Снежинки»); блески («Ангелы опальные»); мраки («Тайна горбуна»); сумраки («Сумрачные области»); гулы («Под ярмом»); дымы («Дымы»); сверканья («Нам нравятся поэты…»); хохоты («В душах есть все»); давки («Избранный»); щекотания («К смерти»); прижатья (там же); рассекновенья («Различные»); отпадения («Отпадения»); понимания («Полночь»); бездонности («Влияние луны»); мимолетности («Я не знаю мудрости…»); кошмарности («Злая ночь»); минутности («Воздушность»).
От соприкосновенья красочных и отвлеченных слов кажется иногда, будто засветились и стали воздушнее и самые abstracta:
Вот «Намек» [277]
Сгибаясь, качаясь, исполнен немой осторожности,В подводной прохладе утонченно-ждущий намек,Вздымается стебель, таящий блаженство возможности,Хранящий способность раскрыться, как белый цветок.Или:
277
«Намек» — (Бкс). 2-я строка: «В подводной прохладе, утонченный ждущий намек».
Здесь символичность тяжелого слова ласкательность усиливается благодаря соседству слова глаз.
278
Из воздушного храма уносит далеко… — «Воздушный храм» (Бкс).
279
Ты блестишь, как двенадцатицветный алмаз… — «Гимн огню» (Бкс).
280
И бродим, бродим мы пустынями… — «Влияние луны» (Бкс).
281
В небе видения облачной млечности… — «Лунная соната» (Тл).
282
Море времени и мысли… — «Полночь» (Тл).
Бывают у Бальмонта и целые терцины из отвлеченных слав, для меня, по крайней мере, не громоздкие.
Все зримое — игра воображенья,Различность многогранности одной,В несчетный раз — повторность отраженья. [283]Не знаю, не в первый ли раз у Бальмонта встречаются следующие отвлеченные слова: безызмерность (II, 396), печальность (ibid.), (росистая) пъяность (II, 282), запредельность (Тл. 20), напевность (II, 239), многозыблемость (Тл. 169), кошмарность (Тл. 103), безглагольность [284] (Тл. 131).
283
Все зримое — игра воображенья… — «Кукольный театр» (Бкс).
284
…безызмерность… безглагольностъ… — безызмерность («Влияние луны»); зaпредельность («Жар-птица»); напевность («Если грустно тебе…»); многозыблемость («Зимой ли кончается год…»); кошмарность («Злая ночь»); безглаголъность («Безглагольность»).
Но Бальмонт лирически их оправдал. Постигший таинство русской речи, Бальмонт не любит окаменелости сложений, как не любит ее и наш язык. Но зато он до бесконечности множит зыбкие сочетания слов, настоящее отражение воспеваемых поэтом минутных и красивых влюбленностей.
Нет больше стен, нет сказки жалко-скудной,И я не Змей уродливо-больной,Я Люцифер небесно-изумрудный. [285]285
Нет больше стен… — «Смертию — смерть» (Гз).