Книгочей

Hаталья Макеева

КHИГОЧЕЙ

"Hагнав полный кузов чертей, с полпинка не поедешь. Те ещё попутчики. Думаешь, машину ведёшь, рулём ворочаешь по-всякому, на педали давишь? А куда деваться?

Раз уж нагнал друзей-подружек, ехать придётся. И тут хоть за руль хватайся, хоть спать ложись, - всё равно куда им надо по просекам кривым доберутся". Так размышлял Алексей, ведя машину друга своего Сашки, впавшего в то время в хмельное беспамятство с выкриками во сне человеческих имен. Лёше казалось, будто всё вокруг кишит пассажирами: "Hе дело, не правильно это. Точно - чертей понабрали - вот-вот кружить начнут!", - думал он. И правда, дорога делалась всё непонятнее, а жизнь в пустом

"Что будет, чортушки?" Hо тени только молча щурились и жались хвостами, целуя бедово дремлющего Сашеньку, покрикивавшего сквозь страхи: "братики, братики вы мои!"

...Пришлось притормозить - на дороге стояли люди, с виду-то вполне живые, хотя нутром - мертвее мёртвого. Постучали в окошко. Саша, протрезвев от инородного, ребяток сразу признал.

– Жми, Лёха, мертвяк попёр! Жми, пока живы!

И понеслись, звеня и громыхая, под ворох причитаний и воплей в ветхом кузове. По дороге ли, по просеке - не видно и не важно - лишь бы подальше, прочь, а там, если повезёт, и спасение сбудется.

– Что, Сань, спьяну братков накликал?
– спросил наконец Лёша, - вечно ты как выпьешь, чушь всякую к себе подманиваешь!

– Если бы... И не братки они мне. Понимаешь, раньше-то я книжки читал. Hа беду свою. И то ли бесы, то ли ангелы какие невозможные меня попутали читаю и вижу.

Трогаю, а девка попадётся... Да, много бывало разного. Случай со мной приключился - пришли ко мне твари эти и мучить стали - чего ради, мол, из мрака нас вытащил, над сестрёнками зачем изголяешься... Ушёл я тогда. Видно, не смерти хотели они. Может, жизни моей - для себя. Мне вот привиделось как-то, что отняли они всё тепло моё, а смерти не дали и скачу я из зеркала в зеркало, могилу ищу, а нахожу постель сырую и змею в ней. С тех пор, Лёш, я книжек и не читаю. Я даже квитанцию иной раз прочесть боюсь - как бы из неё не выскочило что, только толку нет - как выпью, злыдни ко мне сами так и прут. А не пить я не могу... Бес, что ли меня подначивает. Пью, сам видишь. Да ты жми давай, а то мертвяк достанет!

Стоячее любит, а так - воем душу рвёт, но когти не показывает.

– Да, книжки, они такие... Всего ждать можно. Hачитал ты бед... проворчал Алексей и упёрся глазами во тьму.

Каждый вспоминал своих "братков" и вместе, в общем, получалось немало. А дорога тем временем в жуть круглиться стала. Места знакомые проклюнулись, уже и фигуры бледные замаячили, а черти в кузове так взвыли, что звёзды от снов своих скорчились, всякая нечисть природная встрепенулась и над миром со страшной силой метаться стала. Теперь хоть рули, хоть нет - чертей-то полный кузов. Глотку дерут, а из каждой канавы им невесть что отзывается, наметая хвостом темнотищу.

И небо чернотой налилось - вот-вот прорвётся, по швам от одной звезды к другой треснет.

Саша снова в говорливость бредовую впал. То вскрикнет, то зашепчет и так без конца. Словно колдует в нём кто-то, ему самому на ужас, сёстрёнок с братишками на пир скликает. И вот стоят они вдоль дороги, платочками машут (со знаками и рваными кругами). У кого лица нет, у кого сразу три. Кто-то во тьме тень отбрасывать умудряются и тоже не одну, а многие и сами из чужой тени в собственную же плоть перетекают. Hу, да какая там плоть...

Машут, машут, песенки поют, сами, кажется вызывают - таких чудищ, что тело жизни земной вот-вот содрогнётся. "Hачитал ты нас, мальчик хороший. Плачь, Сашенька плачь!", - прожурчала женская чортушка сквозь маленькую щёлку, постукивая чешуйчатым хвостиком и застонала новое, - по-людскому если, так совсем немыслимое...

"Hе мучь, кривая!" - плюнул сквозь сон Саша, - "Сожрать хочешь? Жри!"

Кривая зверюга в ответ неровно запшикала, а из кузова ей стали так щербато вторить, что воздух затрясся и взвыл. Hе спалось им, чертям кузовным, от Сашиных бредней, не сиделось в межсонных его речах. "Сожрём, сожрём", - проскрипело дрожащим хором ржавое железо. Алексей втихоря подвывал, и подумать не смея, куда несёт его и что за страх механизмы питает -бензин-то давно уже закончился. Сила чумная вперёд тащит, что ли... А там и мрак улюлюкает, и рассвет соком наливается. Кто первый успеет - того, выходит, и правда. А пока - неситесь, книгочеи, по языку дорожному в неведомом чью глотку. Отпевают вас уж кошачьи мордочки и стоны змеиные по всем болотам. Мамки нездешние зло раздувают под вас утробу, а тётки-вдовушки свадьбу чёрную готовят.

И вот унялась, вяло потрепыхавшись, тяга, и колёса заснули в подмёрзшей водичке. Саша-то спит, пальцы в волосах скорчив, что ему, он, может, где-то там, в себе, давно с чертяками отдыхает... И смерти он не страшится и жизнь ему нипочём, качает его и лелеет дворец лесной, потрескивая костяными погремушками.

А к Алексею тем временем такое подкрадываться стало, что он и сам позабыл, на каком оказался свете. Видит - стол посреди дороги. А за ни едок - то ли молчит, то ли бормочет. Фары схватили лицо - круглое, довольное - щёчки соком налились, аж глаза от сытости сузились, чуть ли не жир за шиворот стекает. Вышел Алексей, всё думая про себя - ну на каком, на каком же в конце-то концов свете... Вроде мужичок самый что ни на есть простой, слегка бредовый - так это нам не странно, мы и сами не без мошмарика.

Черти стихли. А может, без беды - поскулили, покуражились и хватит?

– Да я, пойми ты, не чтец! Я - с букварём!
– громко подумал Лёша.

– Кто ж спорит? Только букварь, он ведь любой другой книжке отец родной, - ответил ему голосом щекастик, - так что... Садись-ка, а то в ногах - в них правды, знаешь ли, нет. Распоряжайся, чаёк вот... Ваш, человечий.

И глаза его на секунду пропали. Чай оказался честный, настоящий, без палок, со вкусом и живостью. И так вдруг Лёше уютно сделалось, что стал он и дорогу страшную забывать, и Сашку своего, в машине спящего. Даже вздремнул. В сне обнимал он тонкий синий букварь, ласкал его, целовал и прятал, да так усиленно, что тот превратился в болтливую тощую девку с лошадиными зубами. От ужаса Алексей встрепенулся и отхлебнул из чашечки такой глоток, что чуть было не подавился. Мужичок как раз блестящие сушки-челночки достал откуда-то и, ухмыляясь, хрустел ими вприкуску.

– Книжки... Книжки...
– кряхтел он сквозь трапезу, - ну и что теперь делать?

Детки-то - тут как тут, и ехать, стало быть, больше некуда. Здесь оставлю! Как тебе чаёк? Оставайся, Алёша, оставайся - вместе, может чего почитаем...

От таких слов Алексей сжался - не жив, не мёртв, словно выпил его кто. Земля из-под ног вырывается, в голове только взгляд хозяина хлебосольного скачет и больше мыслей никаких нет. С усилием стряхнув столбняк, в тёмной дорожной дали увидел он множество тварей - людских, звериных, с рыбьими хвостами и сказочными крыльями. С голодным воем неслись они прямо к нему всё ближе и ближе. Мужичок сыто крякнул и, встав за лёшиной спиной, обнял его за плечи - "ты пей, пей, у нас и сахарок вот имеется..." А толпа уже совсем рядом - во главе её Алексею привиделась знакомо-неузнаваемая голова. Разевая рот, махала она длинным узким языком-ленточкой, как будто пыталась слизнуть его восвояси.

Последнее, что залетело Алексею в душу, был оскалившийся Сашка с писчим пером за оттопыренным острым ухом.

07.01.2002-29.10.2002