Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов
Шрифт:
— Алексей Лукич, одолжите мне парочку блох. Я вам во вторник отдам.
А огромный старичку отвечает:
— Парочку? Это можно.
Они выходят ненадолго из зала, потом огромный человек возвращается и усаживается как ни в чем не бывало в кресло.
Зрители, конечно, заволновались, а тощая дама справа даже пересела на другой ряд.
Один Макар Свирепый не испугался. Разговорившись со странной личностью, он выяснил, что блохи у человека не где-нибудь, а в специальной коробочке, потому что он — блошиный учитель и учит этих мелких созданий всяческим акробатическим номерам. Блохи у него ходят
Когда Макар Свирепый рассказал все это в редакции, среди сотрудников разгорелся спор, можно ли заставить блоху выделывать такие хитрые штуки.
— Можно, — сказал Иван Топорышкин.
— Нельзя, — сказал Сергей Бочков.
— Можно, можно, можно, — сказала тетя Анюта.
— Гав, гав, гав, — сказала собака Пулемет.
Спорили 2 часа 23 минуты и 10 секунд, но так ничего и не решили.
В общем, осталось неясным, правду рассказал Макар Свирепый или все это его глупые выдумки.
Николай Макарович Олейников, он же Макар Свирепый, создавший «Еж» («Ежемесячный журнал»), «Чиж» («Чрезвычайно интересный журнал»), организовавший в конце 20-х годов первые радиопередачи для детей и участвовавший вместе с Евгением Шварцем в создании первых советских детских многосерийных фильмов («Разбудите Леночку», «Леночка и виноград», «На отдыхе»), сам был из донских казаков. Первая газета, в которой он работал литературным редактором, так и называлась — «Красный казак». Газета была стенная, ее печатали на плотной бумаге и расклеивали на тумбах и на заборах. Вряд ли, я думаю, где-нибудь сохранился хотя б один ее экземпляр.
В 1925 году Олейников приезжает в Ленинград, вернее, его привозят сюда Шварц со Слонимским, ездившие на заработки в Кузбасс, где Олейников работал в местном журнале «Забой». Справка, с которой он прибыл на невские берега, сообщала:
Сим удостоверяется, что гр. Олейников Николай Макарович действительно красивый. Дана для поступления в Академию Художеств.
Ни в какую Академию писатель, конечно, поступать и не думал, а устроился работать в журнал «Новый Робинзон», выпускавшийся С. Маршаком и Б. Житковым. Потом он работает с теми же Маршаком и Житковым в Детском отделе Госиздата, располагавшемся на Невском проспекте в доме бывшей компании «Зингер» (ныне «Дом книги»). С 1928-го года Олейников вместе с Шварцем редактируют «Еж» и «Чиж».
Стала хрестоматийной история о том, как молодые авторы Г. Белых и Л. Пантелеев принесли в Детский отдел Госиздата свою повесть «Республика ШКИД».
Первое, что они увидели в коридоре редакции, — это двух бегущих мимо них на четвереньках людей.
«Что вам угодно, юноши?» — спросил один из четвероногих.
«Маршака… Олейникова… Шварца…» — неуверенно ответил им Пантелеев.
Тогда один из стоящих на четвереньках подает писателю руку со словами: «Очень приятно… Олейников!»
Вторым был автор тогда еще не написанных «Дракона», «Тени» и «Обыкновенного чуда».
«График на фиг», — таким плакатом встречал посетителей редакторский кабинет «Ежа». А когда ленинградская кондитерская фабрика имени Самойловой решила выпустить новый сорт конфет и назвать их «Еж» — в честь
Наконец-то мы дошли до стихов.
Сам Олейников поэтом себя никогда не считал. Стихи он начал сочинять уже будучи в Ленинграде, по подначке того же Шварца.
Хотя всегда был активным пропагандистом поэзии. У него была даже собственная коллекция стихотворных произведений, наиболее ему созвучных по духу.
Когда мне было лет семнадцать, Любил я девочку одну, Когда мне стало лет под двадцать, Я прислонил к себе другу…— вот оттуда характерный образчик.
Сами понимаете, что пародия, литературная мистификация и игра, которыми буквально пропитана стихотворная стихия Олейникова — для автора ни что иное как жизнь. Или, может быть, защита от жизни, от тех ее уродливых проявлений, сводящих человека с ума.
Прочитайте олейниковских «Жука-антисемита», «Блоху мадам Петрову», знаменитого «Таракана», пародирующего лебядкинский стиль, «Муху», «Перемену фамилии». Да хотя бы эти вот строчки из стихотворного «Послания»:
Я страстию опутан, как катушка, Я быстро вяну сам не свой, При появлении твоем дрожу, как стружка… Но ты отрицательно качаешь головой.Слышится голос Козьмы Пруткова, видятся глубокомысленные морщины на его высоколобом челе.
Известно — чтобы обезопасить себя от пошлости и уродства мира, надо вознести их на пьедестал трагедии. Представить хамоватую тетку Федрой или, скажем, Юдифью. Мелкого уличного подонка — Гарибальди или хотя бы Зорро. Даже обыкновенного докучного таракана сделать венцом творения. Смех развенчивает и уничтожает не хуже, чем пуля или электрический стул. К несчастью, он не спасает автора.
Олейников погиб, как и многие. Арестован в 1937 году, обвинен в контрреволюционной деятельности и расстрелян. Смех кончился, власть унылых людей надвинулась на человека вплотную. Впереди были годы мрака. Погибли его друзья — от болезни Борис Житков, от ареста — Хармс и Введенский.
Та пучина тараканьих страстей, от которой он убегал в стихах, настигла его в жизни и отомстила.
Заканчиваю свой очерк словами, сказанными о Николае Олейникове его другом, Евгением Шварцем:
Это был человек демонический. Он был умен, силен, а главное — страстен. Со страстью любил он дело, друзей, женщин и — по роковой сущности страсти — так же сильно трезвел и ненавидел, как только что любил… И в страсти и в трезвости своей был он заразителен. И ничего не прощал. Если бы, скажем, слушал он музыку, то в требовательности своей не простил бы музыканту, что он перелистывает ноты и в этот момент не играет… Был он необыкновенно одарен. Гениален, если говорить смело.