Книжка про Гришку
Шрифт:
«ВЫГОВОР: зоотехнику товарищу Мельникову и подпаску товарищу Розенкранцу.
БЛАГОДАРНОСТЬ: коню товарищу Трактору и дошкольнику товарищу Гришке».
И странно, козёл Розенкранц ходил у доски с гордым видом и со всеми здоровался.
— Ты что нос задрал? — спросил у него Пестряков Валерий, вернувшийся из лесного похода.
— Приятно, — ответил ему козёл Розенкранц. — Даже в выговоре меня теперь не козлом называют, а товарищем… Вот как.
Значит, приехали
— Хочу,
Гришка залез в седло, ноги его до стремян не доставали, но сознание, что он в седле, делало Гришку как будто выше.
Конь бежал ровно, стараясь, чтобы Гришка не шибко набил себе место, на котором сидит. Седло — вещь удобная, но взрослая, юлить на нём не нужно.
Они по дороге проскочили, лугом прошли и по краю болота. Два бугорка одолели, лесом проехались.
Конь Трактор стал на лужайке или на широкой цветочной дороге, которая уходила вдаль и вдали терялась в тенях и бликах.
— Рекомендую посмотреть вокруг себя внимательно, — сказал конь Трактор.
А Гришка уже смотрел. Почувствовал он какой-то непонятный укол в сердце. Такой укол бывает, когда в чужом заграничном городе, устав от одиночества, нежданно услышишь родную речь.
Гришка подумал вслух:
— Почему так? В этом месте я ничего необычного не вижу, а почему-то тревожно мне… Неужели ромашки?
— По-моему, незабудки, — возразил конь.
— Нет, ромашки. Смотрите, чем дальше по этой просеке или дороге, тем они всё выше, всё больше становятся. А там, вдали, — смотрите, смотрите! ромашки как георгины.
— Может быть, — кивнул конь. — По-моему, незабудки, но каждый видит своё… Мои незабудки влево ведут, а ваши ромашки?
— Прямо! — крикнул Гришка.
— Значит, приехали. — Конь Трактор голову поднял, чтобы, вцепившись в его гриву, Гришке было легче слезать. — Не беспокойтесь, обратно дорога простая. — На прощание конь Трактор крикнул таким криком, словно табун лошадей, и пошёл рысью.
— И не страшно вам? — спросил Аполлон Мухолов пролётом.
— Нет, — сказал Гришка.
Аполлон Мухолов сел на ветку и всё подпрыгивал, словно ветка была горячая.
— Ну, ну… Я до сих мест долетаю, а дальше боюсь… Сейчас я влюблён окончательно и не могу рисковать своим счастьем, пускаясь вдаль.
— Вы говорили, что счастье в полёте.
— Я и сейчас говорю… — Аполлон Мухолов поклевал возле пальцев, посуетился на ветке, взъерошив перья, поднял на Гришку глаза. — Григорий, я выяснил окончательно, мой полёт — вокруг моего гнезда… Вдаль я уже один раз летал. — Воробей Аполлон Мухолов чирикнул, как всхлипнул, снялся с ветки и полетел к деревне. И всё быстрее, быстрее…
Остался Гришка один. Ромашки головы поворачивают — рыжие глаза в странных белых ресницах. Шепчут ромашки:
— Спокойнее, Гришка… Мы вокруг… Мы с тобой…
У ручья прозрачного, что
— Здравствуйте, — сказал Гришка.
— Здравствуй, — сказал человечек. — Извини, у меня как раз перекур кончился. — И, поклонившись Гришке, ушёл в лесные тени и блики.
Гришка помахал ему вслед. Направился дальше по просеке, удивляясь цветам ромашкам, которые с каждым шагом становились всё больше и больше.
Не опасайся, ступай
Вдруг земля расступилась, образовав котловину. Над котловиной, как ручка у лукошка, полного ягод, стояла радуга. Словно выкрошились из неё осколки и упали, покрыв котловину бисером. Это была роса. Она не иссыхала здесь в жаркий полдень, сверкала на каждом цветке, на каждой малой былинке. Гришка боялся ступить дальше, чтобы не смять, не попортить сверкание. Он стоял, распахнув глаза во всю ширь, и разноцветение, хлынувшее в них прохладным потоком, сгустило голубой цвет Гришкиных глаз в пристальный синий.
— Слышишь, Гришка, — раздался тоненький звонкий голос. — Не опасайся, ступай.
От этого голоса Гришке полегчало. Пружина, свившаяся у него под грудью и остановившая его дыхание, распустилась. Гришка вздохнул. Голова у него закружилась от плотного певучего аромата, который в Гришкином воображении окрасился в нежно-сиреневое.
— Дыши легче, — сказал тоненький звонкий голос. — Меня карась Трифон послал. Сказал: «Шлёпай, Проныра, Гришка в Весеннюю землю идёт. Она его ослепить может, обескуражить».
Гришка глаза опустил, разглядел у своих ног весёлого лягушонка.
— И не бойся, — сказал лягушонок. — Ступай вперёд. — И, засунув два пальца в широкий рот, свистнул пронзительно.
Гришка шёл по котловине, и возникало в его душе ощущение цвета и звука, света и тени, сливаясь в простое слово — Родная Земля. И как бы заново нарождались в Гришкиной голове слова, такие, как «радость», «щедрость», «великодушие». А такие слова, как «слава», «триумф», «непреклонность», перед которыми Гришка раньше робел, как бы растушёвывались, теряли чёткие очертания.
Гришке стало легко и покойно. Остановился Гришка.
— Хватит для первого раза, — сказал ему лягушонок. — Ты уже больше часа стоишь. Застыть можешь. Зачарует тебя красота… Кстати, тебе немедленно домой торопиться нужно.
— Сейчас… — Гришка ещё раз окинул взглядом Весеннюю землю, которая как бы раздвинулась от его взгляда, и пошёл.
Хотел полететь было, но груз красоты и смятения оказался для него пока что невзлётным.
Сейчас же умойся…