Книжный вор
Шрифт:
* * *
«Любые материалы с тех времен, – советовали в статье, – плакаты, книги, флаги, газеты – и любую найденную вражескую пропаганду нужно сразу нести в местный штаб НСДАП на Мюнхен-штрассе».
Даже Шиллер-штрассе, улицу желтых звезд, которая еще ждала перестройки, обшарили еще раз напоследок, выискивая что-нибудь, хоть что-то, дабы сжечь во имя и во славу фюрера. Не вызвало бы удивления, даже если бы кое-кто из партийных поехал и где-нибудь отпечатал тысячу-другую
Все было готово для великолепного 20 апреля. Это будет день сожжений и радостных воплей.
И книжного воровства.
В доме Хуберманов в то утро все снова шло как обычно.
– Этот свинух опять смотрит в окно, – ругалась Роза Хуберман. – Каждый божий день, – не замолкала она. – Ну что ты там теперь высматриваешь?
– О-о, – простонал Папа с восторгом. На спину ему сверху окна свисал флаг. – Надо и тебе взглянуть на эту даму. – Он оглянулся через плечо и ухмыльнулся Лизель. – Прямо хоть выскочить и бежать за ней. Ты ей в подметки не годишься, Мама.
– Schwein! – Мама погрозила Папе деревянной ложкой. – Вот свинья!
А тот продолжал смотреть в окно на несуществующую даму и очень даже существующий коридор из германских флагов.
В тот день каждое окно на улицах Молькинга украсилось во славу фюрера. В некоторых местах, вроде лавки фрау Диллер, окна были рьяно вымыты, флаги новехоньки, а свастика смотрелась как брильянт на красно-белом одеяле. В других флаги свисали с подоконников, как сохнущее белье. Но все же были.
С утра случился небольшой переполох. Хуберманы не могли найти свой флаг.
– За нами придут, – заверила Мама мужа. – Нас заберут. – Кто? Они. – Надо найти!
Уже казалось, что Папе придется пойти в подвал и нарисовать флаг на холстине. К счастью, флаг все-таки нашелся, похороненный в шкафу за аккордеоном.
– Этот адский аккордеон, загораживал мне всю видимость! – Мама крутанулась на пятках. – Лизель!
Девочке доверили честь приколоть флаг к оконной раме.
Ближе к полудню приехали Ганс-младший и Труди – на домашний обед, как они это делали на Рождество и Пасху. По-моему, теперь подходящий момент представить их пообстоятельнее:
У Ганса-младшего были отцовские глаза и рост. Вот только серебро в его глазах было не теплое, как у Папы, – там уже профюрерили. Еще у него было побольше мяса на костях, колючие светлые волосы и кожа, как белесая краска.
Труди, или Трудель, как ее часто называли, была лишь на пару-другую сантиметров выше Мамы. Ей досталась плачевная утиная походка Розы Хуберман, но в остальном она была заметно тоньше. Живя прислугой в богатой части Мюнхена, она, скорее всего, уставала от детей, но всегда умела найти хотя бы несколько улыбчивых слов для Лизель. У нее были мягкие губы. Тихий голос.
Ганс и Труди приехали вместе на мюнхенском поезде, и совсем скоро ожили старые трения.
***
ПРОТИВОСТОЯНИИ ГАНСА ХУБЕРМАНА С СЫНОМ
Молодой человек был фашист; его отец – не был.
В глазах Ганса-младшего отец был частью прежней дряхлой
Германии – той, которая любому дает себя в пресловутый
оборот, пока ее собственный народ страдает.
Он рос, зная, что отца называют «Der Juden Maler»
– еврейский маляр – за то, что красит дома евреям.
Потом произошел один случай,
который я скоро опишу вам полностью,
– день, когда Ганс-старший все просвистел
уже на самом пороге вступления в Партию.
Всякому ясно, что ни к чему закрашивать грязные слова,
написанные на фасадах еврейских лавок.
Такое поведение вредит Германии
и вредит самому отступнику.
– Ну так что, тебя еще не приняли? – Ганс-младший начал с того, на чем они остановились в Рождество.
– Куда?
– Ну догадайся – в Партию!
– Нет, думаю, про меня забыли.
– Ну а ты обращался хоть раз с тех пор? Нельзя же вот так сидеть и ждать, пока тебя не догонит новый мир. Надо пойти и самому стать его частью – невзирая на прошлые ошибки.
Папа поднял глаза:
– Ошибки? В жизни я много ошибался, но уж не тем, что не вступил в фашистскую партию. Мое заявление у них – ты знаешь, – но я не пойду снова проситься. Я просто…
Тут-то и пришел большой озноб.
Он влетел в окно, гарцуя на сквозняке. Может, то было дуновение Третьего Рейха, набирающее все большую силу. А может, просто все та же Европа, ее дыхание. То или другое, но оно овеяло старшего и младшего Хуберманов в тот миг, когда их металлические глаза столкнулись, как оловянные кастрюли.
– Тебе всегда было плевать на страну! – сказал Ганс-младший. – Тебе она безразлична.
Папины глаза стало разъедать. Ганса-младшего это не остановило. Чего-то ради он посмотрел на девочку. Торчком расставив на столе три свои книжки, будто для разговора, Лизель беззвучно шевелила губами, читая в одной.
– И что за дрянь читает девчонка? Ей нужно читать «Майн кампф».
Лизель подняла глаза.
– Не беспокойся, Лизель, – сказал Папа. – Читай, читай. Он не понимает, что говорит.