Кнопка Возврата
Шрифт:
– Они и про вас спрашивали, дядя Паша, Кто вы, и вообще... Вы ведь в тот день заходили сюда. Не надо было рассказывать, да?
– Ничего, - сказал Уткин.
– Они и так всё знают, что им нужно.
Я бы тоже поспрашивал, подумал Уткин. Ведь затем и пришел.
Он прокручивал в уме список вопросов:
– От кого дядя Никита получил гаджет, и на каких условиях?
– Кто опознал тело?
– Были ли дядя Никита и сосед Евгений знакомы друг с другом?
– Был ли сосед Евгений каким-то образом похож на дядю Никиту (рост, телосложение)?
–
– Пили ли они вместе коньяк?
– Играли ли они друг с другом в щахматы?
– Показывал ли дядя Никита соседу Евгению гаджет?
– Показывал ли дядя Никита соседу Евгению, как управляет полетом мух с помощью гаджета?
Уткин посмотрел на Кристину. На какие-то вопросы она, может быть, знала ответ. На другие - не знала. Но если она ответит даже на все вопросы, что это даст? Только то, думал Уткин, что область возможного сократится. И какой-то вариант событий, который меня устроил бы, окажется полностью нереальным.
– А зачем вам понадобился Евгений?
– спросила Кристина.
– Так, хотел кое-что выяснить.
– Можете что-нибудь выяснить и у меня, - она улыбнулась.
– Если уж решили заделаться сыщиком.
– Я подумаю, - сказал Уткин.
– Но кажется, я все-таки не сыщик.
Он отпил коньяку из своего бокала.
Кристина тоже пригубила.
– Петров-Ивановым я сперва обозвал Евгения, - сказал Уткин.
– А потом, когда имя освободилось, я стал им называть соседа из девяносто шестой. Когда-то, - упредил он недоуменный вопрос, - имя не было так жестко привязано к человеку. Вместо пары "человек-имя" была тройка "человек-имя-предмет". Кого-то могли звать, например, "Собачья нога" или "Лисий Хвост", как индейца из романа. И он мог носить этот хвост на шее, как знак своего имени. А если хвостом завладевал кто-то другой, то имя могло перейти к нему вместе с предметом.
– Не слишком удобно, - заметила Кристина.
– А кто говорит, что это должно быть удобно? Удобство - не то направление, в котором двигался человек. Кто-то сравнил разумного - сделавшегося разумным - человека с сороконожкой, которая начала осознанно переставлять свои ноги.
Уткин замолчал. Чуть не начал рассказывать об истории происхождении человека по профессору Поршневу, но понял - не стоит.
– Тело опознал дядя Георгий, - сказала Кристина.
– По татуировке на левом плече. Лицо было разбито.
– Я знаю, - сказал Уткин.
– Я видел ту железку под балконом, на которую он упал лицом.
Вдруг включился телевизор. Сам по себе.
На экране человек пел под гитару. Человек был не знаком Уткину, слова были знакомы: "Две тысячи лет война, война без особых причин. Война - дело молодых, лекарство против морщин"
Только не две тысячи лет, а скорее двести тысяч, подумал Уткин.
– Всё в точку, с тем уточнением, что изначальным смыслом войны была заготовка молодого мяса, - начал он излагать теорию профессора Поршнева, но встретив взгляд Кристины, пресекся.
– Дядя Паша, - медленно проговорила она.
– Признайтесь,
– Да, - признался Уткин. Он достал гаджет, положил на стол и начал рассказывать. Рассказал всё. Может быть, почти всё.
– Значит, с помощью этой кнопки ты можешь заставить человека сделать то, что ты от него хочешь?
– осторожно спросила Кристина, внезапно переходя на "ты".
– Не совсем, - сказал Уткин.
– Только выбирая из тех вариантов поступков, которые человек мог бы сделать по своей воле.
– Среди этих поступков могут быть и вполне безумные.
– Только безумные и считаются, - сказал Уткин.
– Тогда зачет?
– Она потянулась к Уткину и поцеловала в губы.
– А папа сегодня не придет.
– Почему не придет?
– спросил Уткин.
– А он тебе нужен?
– Она засмеялась и, снова поцеловав, спросила: - Признайся, ты нажимал сейчас кнопку на своем пульте?
– Да, - сказал Уткин.
– Да.
– И тут же поправился.
– Нет, конечно нет.
– И не знал, каким из произнесенных слов можно верить.
Могло ведь случиться, что он стал нажимать кнопку, не имея сознательного намерения и даже не догадываясь о том, что нажимает. Или не могло? А если могло, тогда выходило, что тот Уткин, который смог, захотел и нажал, сильно отличается от того Уткина, который не смог, то есть не захотел, то есть которому даже в голову не могло прийти что-то подобное. Но тот Уткин, который сидел и думал обо всем этом, тоже отличался от того Уткина, которым он был какую-то минуту тому назад. Было мгновение, когда что-то изменилось внезапно. И он, и она, которую помнил еще ребенком, стали другими - отчасти даже незнакомыми, новыми друг для друга, словно некто третий с какой-то своей целью действительно нажал кнопку лежащего на столе гаджета.
– Нажимал, - сказала она, - а то почему я тут рядом? Ты ведь этого от меня хотел? Хотел ведь, да?
– Хотел, - признался он, и не противился больше течению.
– И так тоже?
– спросила она через некоторое время, меняя позу.
– А так?
– Да, да, - проговорил он, задыхаясь.
– Конечно, да.
Уткину снилось, что он ищет Золушку, хозяйку туфельки - девушку, которая с одной стороны была той самой, конкретно знакомой, а с другой стороны каким-то образом оказывалась неизвестной.
Уткин сидел на скамейке, а девушки проходили мимо. Как в сказке, как в сказке.
Уткин удерживал их - за подол платья или за коленку, они останавливались, проявляли интерес, но туфелька никому не подходила. Хотя была не такой уж и маленькой туфелька.
Потом картина изменилась.
Не скамейка была, на которой сидел Уткин, а естественное возвышение (пень? камень?). И девушки проходили мимо чисто первобытные, не нуждающиеся в какой-либо обуви. Однако туфельку послушно примеряли. Это длилось неопределенно долго. Кажется, некоторые проходили по второму и третьему разу. Бил барабан или что-то такое, во что можно бить. Уткин уже не принимал в этом участия.