Княгиня Монако
Шрифт:
Я находила эти грубые выходки, эти вспышки гнева восхитительными — я любила кузена! Вскоре он успокоился из-за необходимости подробно обсудить наши дела. На следующий день мне предстояло важное испытание: по его словам, меня должны были вызвать на исповедь. — Хватит ли у вас духу, дорогая кузина? Осмелитесь ли вы?
— Осмелюсь.
— А если исповедь превратится в пытку, сможете ли вы это выдержать?
— Я выдержу даже смерть.
— Что до меня, я готов ко всему; мои лошади оседланы, и вещи уложены. Если маршал
— Нас разлучат!
— Я вернусь, будьте покойны, так просто меня не осилить. Господин де Грамон — гасконец из гасконцев, но я тоже гасконец из гасконцев, вдобавок деятельный и упрямый. Так вот, я хочу, чтобы вы принадлежали мне, только Мне, мне одному, и, если только вы проявите стойкость, я вас получу. Приготовьтесь, буря будет ужасной. Только вообразите: столь прекрасный брак с этим милым князем, столь чудесное устройство дочери — все это рухнет по воле какого-то младшего сына семьи, у которого нет ни гроша за душой! Поставьте себя на место вашего отца-царедворца. Я знаю, что если бы через двадцать лет, когда я стану самым влиятельным человеком в королевстве после короля, одна из моих дочерей вздумала поступить подобным образом, она была бы упрятана мною в монастырскую тюрьму.
— Благодарю.
— Успокойтесь, маршал на такое не способен. Он раскричится, станет жаловаться, угрожать, но, если вы будете стоять на своем, он уступит. Я его знаю. Это не герой, а бахвал, его репутация дутая: в денежных делах, как и на войне, он в основном расплачивается словами. К тому же ему придется выслушать и меня, а после этого я вам за него ручаюсь.
Я ободрилась и спокойным шагом отправилась завтракать. Однако мое сердце забилось учащенно, когда отец сказал мне чрезвычайно веселым тоном:
— Нам надо поговорить, дочь моя.
— Когда вам будет угодно, господин маршал.
Выйдя из-за стола, отец взял меня под руку и повел в галерею, направляясь в свой кабинет.
— Так-так, мадемуазель, с самого моего приезда мне рассказывают странные новости, — продолжал он со смелом.
— Что же вам рассказали, сударь?
— Мне рассказали, но я этому не поверил, ей-Богу: мне рассказали, что вы влюблены.
Я покраснела до корней волос и призвала на помощь все свое мужество:
— Почему же вы в это не верите, отец?
Маршал посмотрел на меня с крайним изумлением; мы уже стояли в эту минуту у дверей его кабинета, он посторонился, чтобы пропустить меня вперед, и, кланяясь, словно я была королевой, сказал:
— Это другое дело, тем лучше! Все сладится само собой, мадемуазель княгиня, я извещу об этом вашего жениха.
— Еще рано, сударь, — заявила я, усаживаясь с такой же решимостью, как если бы мне предстояло идти на штурм.
— Как! Влюбленная барышня отнюдь не спешит! Как! Властолюбивая, но медлительная! Одно как-то не вяжется с другим.
— Я не совсем понимаю,
— Что вы влюблены, я говорю: влюблены — слышите? — в князя Монако. Признаться, это меня удивило, и я бы ни за что в такое не поверил, если бы вы только что сами это не подтвердили.
— Вы правы, что не верите в такое, сударь, и я вас благодарю: этого не могло быть, и это не так.
— Что я говорил! Стало быть, вы не влюблены, да?..
— Прошу прощения, сударь, влюблена, но только не в господина Монако.
— А в кого же тогда? В Карла Великого?
Маршал громко расхохотался, и его смех привел меня в некоторое замешательство.
— Нет, сударь, — возразила я, — однако…
— Это меня удивляет, ведь у красавчика есть все, что надо, чтобы кружить голову вашей сестре. Если это не он, то кто же?
— Я скажу вам это позже. Сначала нам следует откровенно объясниться.
— Говорите, говорите, мадемуазель де Грамон.
— Я бесповоротно решила не выходить замуж за господина Монако.
— В самом деле? — спросил отец с насмешливым видом. — И почему же?
— Вам это известно, сударь. Я люблю другого.
— Какое это имеет значение?
— Как, какое это имеет значение?
— Разумеется. Вы что, принимаете меня за тирана и полагаете, что я требую невозможного? Я предлагаю вам господина Монако или, точнее, княжество, герцогство, богатство, большое государство — словом, все, что с этим связано, но я не заставляю вас любить человека, которого я вам предлагаю в мужья, и не требую отчета в ваших сердечных чувствах. Будьте княгиней Монако, и пусть потом господин Монако становится кем угодно, это меня не касается.
— То, что вы сейчас говорите, отвратительно, сударь, и… если бы вас услышали…
— Если бы меня услышали, это никого бы не удивило. Нельзя быть более здравомыслящим, чем я. Я говорю с вами как добрый отец, желающий дочери достойного положения и благополучия.
— К счастью, это уже невозможно. Повторяю: я не хочу и не могу выйти замуж за господина Монако.
— Вы шутите, мадемуазель.
— Я говорю самым серьезным образом, отец.
— И это говорит такая умная девушка!
— Вы дали мне немного своего ума, это правда, но он отличается от вашего.
— Что ж, значит, я сильно просчитался. Давайте не будем больше шутить — это неуместно; о вашем браке уже объявлено, король, королева и его высокопреосвященство выразили свое согласие, и брак должен состояться.
— Он не состоится.
— Кто же этому помешает?
— Я! Я скорее умру от горя.
Маршал рассмеялся.
— Только посмотрите! Какая прекрасная глава из «Астреи» или «Клеопатры»!
— Не шутите, сударь, потому что я отнюдь не шучу.
— Это как раз самый забавный момент нашей беседы.