Княгиня Монако
Шрифт:
— Почему?
— Потому что госпожи герцогини нет дома. Он утверждает, что у нее свидание с господином графом де Шарни.
— Хорошо, я с ним поговорю. Я хотела пройти, но она сказала:
— Это еще не все.
— Что еще стряслось?
— Господин герцог вернулся, он ждет вас в своей комнате.
— Мой муж видел его королевское высочество?
— Да, сударыня. Он сказал, что вы завтра же отправитесь в Монако.
— О! Это мы еще посмотрим! Проводи-ка меня к Месье. По крайней мере, в такую жару у него должны быть несколько флаконов со льдом.
Блондо посмотрела на меня с удивлением —
IV
Я застала Месье перед зеркалом: он надевал на голову гагатовую диадему, извлеченную из моих сундуков, в которых он всегда беззастенчиво рылся. Увидев меня за своей спиной, он нахмурился и спросил, не поворачивая головы:
— Откуда вы пришли, сударыня, в столь поздний час? Я сделала великолепный реверанс и осведомилась:
— Стало быть, мне следует исповедаться Месье во всех грехах?
— Вы хотите сказать, что это меня не касается. Вы ошибаетесь, сударыня, это меня касается. Старшая фрейлина Мадам должна находиться под особо пристальным наблюдением, не говоря уж о том, что в моем любопытстве, возможно, таится особый интерес, так что вам следует удовольствоваться этим объяснением.
— Месье восхитительно смотрится в этой диадеме, она идет ему так же, как мне. — Это не ответ! — вскричал принц, топая ногой.
— Я была с Мадам.
— С Мадам, и где же?
— В ее комнате.
— Стало быть, она сидела там взаперти?
— Да, сударь.
— Что же вы там делали?
— Мы беседовали.
— Ах! Вы беседовали! О чем же, скажите на милость? Раз уж вы так задушевно беседовали, вы сможете, я надеюсь, помочь мне разобраться в чувствах и поступках Мадам, о которых мне прожужжали все уши. Она считает мои упреки вздором, она высокомерно держится с королевой-матерью. Что все это значит? Что она собирается делать дальше?
— Я полагаю, то же, что она делала в прошлом.
— Вероятно, презирать, оскорблять и позорить меня, не так ли? Я положу этому конец.
— Ах, сударь!
— А вас, сударыня, я проучу с помощью вашего мужа. Вам не будет больше дозволено бегать повсюду, насмехаться над ним и сбивать Мадам с истинного пути — все это должно измениться.
— Боже мой! Сударь, откуда весь этот гнев? Кто мог его вызвать? Что мы такого натворили со вчерашнего дня, чтобы вы столь сильно рассердились?
— Черт побери! Я жду вас целых два часа!
— Месье не оказал мне честь, известив меня о своем визите.
— Разве вам не следовало об этом догадаться?
— С какой стати? Не соблаговолит ли его королевское высочество мне это объяснить?
— О подобных визитах не извещают заранее; мне кажется, наши отношения таковы… Вам известно, что я вас люблю. Я не смогла удержаться от смеха.
— Вы смеетесь над моим чувством! Вы бы не посмели смеяться, будь на моем месте король.
— Король!.. Дело в том, что его величество… Словом, я могла бы ему поверить, в то время как Месье…
— И что же?
— Месье слишком любит Мадам, и вряд ли в его сердце осталось место для кого-то еще.
— Мадам — это Мадам, — перебил принц с досадой, — это касается только ее и меня. Вы же… вы, я вас люблю… в особенности из-за вашего брата.
Месье всегда говорил с женщинами только о своих
Когда я появилась в обществе на следующий день, внимание двора было поглощено некоторыми речами королевы-матери и ее очень длительной встречей с Месье. Она была чрезвычайно обрадована, найдя столь подходящий предлог, касающийся благопристойности и благочестия, и воспользовалась им, чтобы воспрепятствовать любви короля к Мадам. Ей не составило труда заставить Месье разделить ее мнение: как известно, принц был ревнивцем; он был таким от природы и становился еще большим ревнивцем из-за досады на Мадам, не настолько лишенной кокетства, как ему того хотелось.
Недовольство королевы-матери возросло до такой степени, что вечером, когда мы ужинали в покоях ее величества, она ни разу не обратилась к Мадам и не сказала ей ни слова; королева-мать приказывала слугам подносить испанские засахаренные фрукты королю, Месье, Мадемуазель и даже придворным дамлм принцесс, а Мадам ничего не получила. Король был так этим раздосадован, что послал невестке собственные фрукты. Выходя из-за стола, королева-мать не позволила королю остаться за картами; она увела его в свою молельню и стала говорить ему самые ласковые слова, более всего способные тронуть его сердце. Государь поддался на ее уговоры и обещал королеве все, о чем она просила, заверив ее, что отныне станет относиться к Мадам не иначе как к жене брата, и, таким образом, избавится от былых заблуждений.
Месье узнал об этом от матери; он сообщил это Мадам, придя к заключению, что король не испытывает к принцессе того глубокого почтения, какое он ей выказывает. Все это вскоре стало предметом споров и пересудов, не оставлявших нам ни минуты покоя. Король и принцесса продолжали вести себя по-прежнему, и каждый при дворе, за исключением меня и Гиша, полагал, что они влюблены друг в друга. Я успокоила брата, показав ему подоплеку этой дружбы, в основе которой лежали лишь гордость и удовлетворенное тщеславие. Гиш исподтишка подстрекал Месье, и тот каждый вечер устраивал нам гнусные сцены. Мадам приходила в мою комнату вся в слезах, клянясь, что будет добиваться справедливости у короля; она говорила, что с такой царственной особой, как она, нельзя обращаться подобным образом и что она скорее уедет к своему брату-королю, нежели согласится и дальше терпеть все эти оскорбления.