Княгиня Ольга. Сокол над лесами

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Чарога и решил перепоручить эту честь Велебу.

– У тебя язык подвешен лучше, и ты сам – княжого рода. Тебя там, в Киеве, все князья-бояре знают, тебе и веры будет больше.

Как не был Велеб захвачен мыслями о том ужасе, что остался позади, но, когда впереди над ровной гладью широкой реки открылись зеленые киевские горы, сердце забилось от волнения. Он возвращался туда, где целый год был его дом – хоть и жить там ему пришлось поневоле…

Прежняя жизнь Вилича закончилась в такой же страшный зимний день на льду реки Ловати, три года назад. Истомленный до крайности и напуганный, шестнадцатилетний отрок стоял на коленях, пытаясь отрезать полосу от подола своей сорочки, чтобы перевязать рану отца. Замерзшие руки дрожали. Бранеслав, раненный в бедро, лежал прямо на истоптанном ногами и копытами, испятнанном кровью жестком снегу; невольно кривясь от боли, пытался зажать рану ладонью. Кровь сочилась сквозь пальцы, сохла на них. Поблизости лежали два мертвых тела – один свой, люботешский отрок, а другой незнакомый – кто-то из Словенска. Прямо здесь на них налетели русы, опрокинули, погнали дружину назад по реке. Вилич вертел головой, надеясь, что кто-то из своих опомнится и вернется – но лес на берегу реки молчал. Следы на взрытом снегу уводили и в заросли, и назад, на полудень – все разбежались, ища спасения кто где смог. Дружина Ингоря ладожского выскочила им навстречу, когда ильмерские дружины отступали назад к озеру, домой. Прямо на реке разыгралось скоротечное сражение, скорее просто разгром. Ильмерские дружины уже были потрепаны и расстроены битвой близ Свинческа с Ингорем киевским, а сильнее всех не повезло Люботешу. Князь его, Селимир, был убит на глазах у всех своих.

Та зима выдалась тревожной. Ко всем малым князьям и великим боярам Приильмерья приехали послы от смолянского князя Свирьки. «Идите со мной на Ингоря киевского, – передал он им, – его одолеем, и вы дани Остров-граду платить более не будете».

Призыв его не остался без ответа. Ильмерские поозёры уже три-четыре поколения состояли в данниках варяжских князей из Остров-града и, ясное дело, жаждали сбросить позорное ярмо. Но островградские князья были очень богаты и могущественны, содержали многочисленную и хорошо вооруженную дружину, владения их ширились с каждым поколением. Почти за десять лет до того Ингорь, наследник Ульва остроградского, сделался киевским князем и тем вовсе похоронил надежды поозёр избавиться от зависимости. Но Сверкер смолянский – сильный союзник. Дай ему Перун удачи в войне с Ингорем, это принесло бы свободу и жителям Приильмерья.

Селимир люботешский первым призвал свой род собрать войско. Хельги Красный, под чьим стягом Селимир три года ходил в походы, в то время соперничал с Ингорем в борьбе за киевский стол. И хотя Хельги давно не было в живых, память его толкнула Селимира на новую борьбу с прежним недругом.

«Селяня по битвам соскучился, неймется ему опять, – ворчал тайком Бранеслав. – А мы с ним заодно погибай».

Однако военная удача Селимира, как видно, закончилась вместе с жизнью Хельги Красного. Вилич сам видел, как погиб его отважный и прославленный стрый. Во время битвы с киевской дружиной предательская засада обнаружилась в лесу, где должны были стоять союзники – смолянская рать. Селимир первым помчался туда, намереваясь отбросить врага; но на полпути стрела из зарослей попала прямо ему в грудь. Раскинув руки, словно желая взлететь, князь люботешский проскакал еще несколько шагов, а потом рухнул на шею коня и покатился с седла в истоптанный снег.

Бранеслав, оказавшись вдруг старшим в войске, повел остатки его назад. Но по пути наткнулись на Ингоря ладожского – племянник Ингоря киевского спешил на помощь родичу.

Поняв, что помощь не придет, Вилич взял себя в руки. За семь лет в Перыни его выучили врачеванию, в том числе исцелению ран. Нужно поскорее остановить кровь, потом пойти найти кого-нибудь из своих, лучше всего – с лошадью, и довезти отца хоть до какого-нибудь жилья. Кто бы ни был – не откажутся люди принять раненого!

Позади раздался шум движения, и Вилич вскинул голову. По реке с полуденной стороны приближался всадник в полном доспехе, за ним еще двое, а далее – десятка два пеших. Но это были не свои. Это были русы.

– Лешак твою мать… – пробормотал рядом отец и тяжело перевел дух.

Он с самого начала не одобрял этой войны, но был вынужден подчиниться старшему брату. И вот смерть, забравшая Селимира, пришла и за ними двоими. А он, нынешний глава старинного рода Люботешичей, не может даже встать на ноги, чтобы достойно ее встретить.

Вилич поднялся и подобрал со снега свой топор. В суматохе двух отступлений он все же не потерял оружие, даже вытащил чей-то щит взамен своего разбитого. У чужого щита болталась верхняя плашка, но он был еще пригоден. С топором и щитом Вилич встал, загораживая отца. Ни о чем не думал. Коли настал его последний час… малодушием он свой род не опозорит. Стрый Селимир увлеченно учил его боевым приемам, перемежая их рассказами о походах молодости, но это был первый настоящий поход шестнадцатилетнего отрока. Пусть он слабый соперник этим русам – но он умрет в бою, как Селимир.

Первый всадник остановился шагах в пяти, движением руки придержал своих людей. Внимательно оглядел сквозь полумаску шлема стоявшего перед ним рослого, крепкого отрока лет шестнадцати. Всадник и сам был всего лет на пять старше; очень высокий, в полном снаряжении, он казался слишком большим и тяжелым для гнедого черногривого коня. В руке у человека был боевой топор, на боку висел в ножнах меч с золоченой рукоятью.

– Ты кто такой? – по-славянски спросил всадник.

Теперь Вилич узнал его: это сам Ингорь ладожский. Неужели все отступившие совсем разбиты, не осталось никого?

– Чей? – Ингорь с коня глянул на лежащего за спиной отрока. – Как звать?

Вилич сглотнул пересохшим горлом. Они остались вдвоем перед целым вражеским отрядом. Отец пытался сесть, чтобы не говорить с русином лежа, но от потери крови у него не осталось сил.

– Велебран я, – ответил Вилич, чувствуя, что не время сейчас называть свое детское прозвище. Сама судьба пришла за ним, и ей нужно назвать настоящее родовое имя. – Бранеславов сын, Любогостев внук.

– Люботеш?

– Это вроде Селимиров братанич! – сказал другой всадник рядом с Ингорем, кивая на Вилича.

– А это… – Ингорь плетью показал на лежащего.

– Отец мой.

Отрок по-прежнему стоял, держа оружие наготове, по первому знаку собираясь броситься в бой. Лицо усталое, но видно, как растерянность борется с решимостью – умереть, но не сойти с места.

– Перевяжите его, – Ингорь кивнул своим людям и обратился к отроку: – Поедете с нами. Да бережнее, – добавил он, когда его люди двинулись к Бранеславу. – Это, я так понимаю, новый люботешский князь, и будет гораздо лучше, если мы довезем его до дома живым. А ты, отроче, положи оружие. Я, Ингорь сын Акуна, воевода ладожский, обещаю вам жизнь и уважительное обращение. Мы все хотим мира в наших краях, и мне ни к чему излишне восстанавливать словен против нас. Самые удалые уже сложили головы, а мы, люди разумные, скоро договоримся, как прекратить пролитие крови. Я на вас очень рассчитываю.

Отвезли их сначала в Остров-град. Туда же собрали прочих пленников, взятых в двух сражениях. Простых людей вскоре отпустили за малый выкуп, знатных оставили до конца зимы, пока не обговорили все условия нового мира. Сверкер смолянский был убит, как им рассказали, на поединке самим Ингорем киевским, в Свинческе сел другой князь, из местных смолян. В Поозёрье никто больше не помышлял о войне, и менее всего в Люботеше.

К весне наконец заключили мир: малые князья и великие бояре Поозёрья заново принесли клятвы покорности, а в подкрепление ее у всех забрали старших детей в тальбу и отослали в Киев.