Князь Арнаут
Шрифт:
— Итак, — произнёс эмир, подводя итог беседе, — итак, ты говоришь, что франкам противны деяния этого человека?
— Да, — кивнул юноша, — он нарушил законы гостеприимства. Посягнул на владения единоверца. Он заслуживает самой суровой кары.
— Конечно, конечно, — энергично поддержал его Онур, подумав о кое-ком другом, кто, по сути дела, вёл себя так же, как и тот неверный, что сделался неугоден Иерусалимскому двору: «О, Аллах! Но почему ты помогаешь не мне, а этому бесноватому?!» Мысленно вопросив Всевышнего и, по понятным причинам, не получив ответа, эмир обратился к своему земному собеседнику: — Однако я должен иметь веские гарантии того, что это не западня. Согласись, такого ещё не было.
— Ну почему же, сиятельный владыка? — возразил гонец. — Разве, когда франки
— Но слишком поздно! — воскликнул Онур.
— Гонец, отправленный к тебе, погиб, — сказал юноша. — Шейх диких бедуинов из Аравии, что разбойничают тут и там в твоих землях, напал на нашего человека и его сопровождающих и всех перебил. Потому-то ты и не получил вовремя столь важных известий. Но, несмотря на это, мой хозяин сделал всё, чтобы ослабить удар франков. Тебе, о величайший из великих, известно, почему они оставили выигрышные позиции и ушли к восточной стене, самому крепкому участку твоей обороны, где не только оказались совершенно бессильны что-либо сделать, так как не имели достойной осадной техники, но и уже к концу дня стали испытывать недостаток в воде и корме для коней. Твои же воины вновь проникли в сады, оставленные франками, и смогли под прикрытием зарослей наносить неожиданные удары врагам, чем не только отвлекали их от осады, но и сеяли панику в их рядах.
— Всё это так, — вынужден был согласиться Онур. — Не могу не признать, твой господин мне очень помог, но всё же...
— Дозволь сказать, о несравненный, — воспользовавшись паузой, вновь заговорил гонец. — Прости, что я, недостойный, смею давать тебе советы, но я — лишь раб, и устами моими говорит тот, чьё положение среди сильных мира сего не чуть не ниже твоего. А он считает себя вправе подсказать тебе один весьма дельный способ, как утишить недовольных в твоём царстве.
— Какой же? — удивлённо воскликнул эмир, который, как известно, не раз ломал голову в поисках какого-нибудь действенного решения этой проблемы. — Говори без опаски, я слушаю тебя.
— Ты можешь очень угодить своему соседу, атабеку Нур ед-Дину, если пригласишь его...
— О проклятье!
— Прости меня, о великий, но ты сам велел мне говорить, — вкрадчивым голосом проговорил юноша. — А раз уж так, то позволь мне закончить.
— Продолжай.
— Пригласи его, о великий, принять участие в этом предприятии, — сказал посланец из Иерусалима. — Так ты покажешь всем, что не кто иной, как ты, стремишься к союзу единоверцев против христиан. Возьми в поход побольше своих горожан, и пусть солдатам атабека достанется львиная доля добычи. Тогда твои тотчас же вспомнят, что он — кровь от крови Зенги, девять лет тому назад вероломно распявшего сдавшихся на его милость солдат гарнизона Баальбека. А кто считал, у скольких дамаскцев там погибли друзья или родичи? Вот твои подданные и станут роптать не на тебя, а на повелителя Алеппо. После того сделай несколько набегов в области королевства франков, тебе подскажут, куда лучше направить свои силы. Твои воины легко обогатятся и найдут, что им ни к чему беспокойный и несправедливый сосед. Бедные станут богаче и на время забудут негодовать на тебя... Согласись, о владыка, что такой совет не может дать коварный враг, умысливший заманить тебя в ловушку.
— Это очень дельный совет, юноша, — оставив сомнения, проговорил Онур. — И хотя ты — лишь уста твоего господина, всё же я награжу тебя за хорошую весть. Как тебя зовут и сколько тебе лет?
Последние слова вовсе не означали, что всё это время правитель Дамаска не знал имени того, с кем говорил, просто уж таковы правила этикета.
— Меня зовут Рубен, о великий, — проговорил гонец с достоинством. — Скоро мне исполнится семнадцать, и мне не...
— Я вижу, что ты мудр не по годам, — не дослушав, перебил эмир, он хлопнул в ладоши, и, раньше, чем гость успел что-то сказать, в комнату вошёл слуга. Онур бросил ему несколько слов по-турецки, и тот с поклоном удалился, а хозяин продолжал: — И хотя ты не очень хорошо говоришь на языке правоверных, всё же сумел самым превосходным образом передать мне слова своего господина. — Не успел
Реакция гонца немало удивила эмира.
— О владыка, — проговорил тот, не притрагиваясь к награде. — Благодарю тебя, величайший из великих, но я как раз хотел сказать тебе, что не нуждаюсь в твоих деньгах, как и вообще в деньгах...
— Что? Что ты говоришь? Я, наверное, плохо понял, что ты сказал? Ты говоришь, будто не нуждаешься в награде?
— О великий, — юноша приложил руку к груди, — каждый человек, да что там человек, животное нуждается в ней, так же и я. Но я служу своему господину не из-за денег, а из чести.
«Честь — замечательная вещь, — мог бы возразить Онур. — Но деньги всё же лучше. Хотя бы уже потому, что на них можно купить всё. В том числе и честь. Хотя, конечно, при определённой ситуации может понадобиться очень много денег, чтобы сделать это неосязаемое, но в определённых случаях очень ощутимое приобретение».
Однако сказал эмир другое.
— Из чести, ты говоришь? Что ты понимаешь под этим? — спросил он.
— О великий владыка! Я — сын благородного отца! — воскликнул юноша. — Но... жестокосердая судьба лишила меня возможности носить его имя. Мой хозяин обещал помочь мне восстановить справедливость. Это всё, что мне нужно. Когда же я стану благородным рыцарем, то завоюю себе столько золота, сколько мне будет потребно. А сейчас оно не нужно мне!
Онур, конечно, обратил внимание на франкское слово «chevaliers», произнесённое гонцом, и, покачав головой, спросил:
— Ты — христианин?
— Да.
— Франк по рождению?
— Я — армянин, — гордо ответил Рубен.
— Ну что ж, — продолжил Онур после некоторой паузы, понадобившейся, чтобы позвать слугу и распорядиться, чтобы тот унёс кошель. — Раз так, то, прежде чем уйти, прими вот это.
С этими словами эмир снял с пальца перстень и протянул его посланцу из Иерусалима:
— Бери. Это носят все наши благородные шейхи и кавалларии-франки.
— Благодарю, великий, — юноша с поклоном принял подарок. — Разреши мне отправляться в обратный путь.
— Ты не хочешь отдохнуть?
— Нет.
— Хорошо, — Онур хлопнул в ладоши, вызывая слугу, чтобы тот проводил гонца. — Передай господину, что я выступлю, как только получу ответ с севера.
Итак, если забыть о Дамаске и сражении с превосходящими силами ромеев на постоялом дворе, Ренольду за своё сравнительно недолгое пребывание в Утремере вторично посчастливилось одержать блестящую победу над врагом. Жаль только, что враг этот не только верил в того же Бога, что и Ренольд, но даже и молился по одному и тому же, принятому в епархиях римско-католической церкви, канону.
Новую победу праздновали три дня, благо в подвалах замка нашлось вдоволь вина.
Прачки и крестьянки из деревень с населением, исповедовавшим ортодоксальное христианство, прислуживавшие в крепости солдатам гарнизона, переживали необычайный подъём интереса к своим прелестям. Захватчики щедро расплачивались с дамами из награбленного у их прежних кавалеров, конфискованного у побеждённых и из полученного от графа (так теперь всё чаще называли Бертрана) жалованья.
Рыцари не были бы рыцарями, если бы после победы у них не нашлось времени для излюбленного занятия — грабежа окрестных селений. Начатые ими сразу же после захвата Араймы продовольственные «экспедиции», прерванные на время сражения и бражничанья, возобновились с новой силой. Как ни прятали местные крестьяне (главным образом презренные язычники и схизматики) годами нажитое добро, как ни хоронили в укромные убежища своих жён и дочерей, ничего не помогало. Поднаторевшие в столь богоугодном деле, как сбор особого налога — на меч, — рыцари всё равно добирались до большинства тайников. Под стоны и плач лишались женщины своих бережёных украшений, а дочери их навсегда утрачивали шанс подарить будущему супругу девственную чистоту.