Князь грязи
Шрифт:
Они не играли роль, написанную для них Великим Жрецом, они именно ЖИЛИ.
Я могу понять Сабнэка.
Я могу понять Аластора.
Я могу понять проповедников.
Я могу даже понять жестоких и тупых убийц типа Слона и Марика.
Я могу понять воров, которых здесь много.
Но не их…
В отличие от всех, выше перечисленных, которые жили под землей потому что по разным причинам им было здесь удобнее и безопаснее, им не было ни удобно, ни безопасно. И им приходилось работать. С утра до ночи ходить по вагонам метро и электричек с выводком детей, изображая из себя то многодетную
У каждой из этих женщин как минимум по три-четыре ребенка различных возрастов — от младенческого до среднего школьного. Откуда они их берут, я точно не знаю, но вполне себе представляю… Сунуть директору дома ребенка кругленькую сумму… В общем, все вы знаете, как это делается. Была парочка громких процессов по этому поводу.
Детей надо кормить хоть как-то. Они должны быть худенькими и бледными, но иметь достаточно сил, чтобы целыми днями канючить у людей деньги. Дети имеют обыкновение болеть, и их надо хоть как-то лечить. В общем, забот хватает.
И, самое характерное, что я замечал в каждой из них они ненавидят тех детей, которых воспитывают и содержат.
Или, если хотите, которые содержат их.
И дети тоже ненавидят всех окружающих. Они ненавидят друг друга и способны, мне кажется, не все. За лишний кусок хлеба, за сторублевую бумажку, упавшую на асфальт, за банку газировки или пива они могут убить. Того, кто меньше, кто слабее.
Закон самосохранения. Борьба за выживание.
Да, этот мальчишка, что идет по вагону, неся за плечами своего так называемого «братика» или «сестричку», может заботиться о нем очень трогательно — совать в маленькие пальчики пирожок, утешать, если расплачется. Но это актерская игра. Для вас, люди сверху.
Ну и конечно неписанный закон — маленькому больше дадут, поэтому маленьких надо беречь.
А если вдруг идешь домой, не заработав за день достаточно, если знаешь, что за это изобьют и ужином не накормят, отберешь и у младенца. Тут все просто — или ты или тебя.
Точно так, как и в мире взрослых, который эти дети пополняют, когда подрастают.
Дети пополняют мир взрослых в основном в возрасте двенадцати-тринадцати лет, девчонки выходят на панель, кое-кто из мальчишек тоже, а остальные пополняют бандитские группировки. Их берут к себе охотно — знают, что любое дело можно поручить.
Рыбка была проституткой, как и другие девчонки ее возраста, но она на самом деле была на особенном положении, потому как была красивой. Действительно очень красивой со своими ясными глазами, сливочной кожей и золотыми волосами. Если дело было сложное — его всегда поручали Рыбке, и она всегда справлялась. Она умела быть ласковой, как котенок, умела быть злой, умела быть жестокой. Она могла обольстить, могла шантажировать, могла и убить.
Рыбка очень часто выходила на поверхность, гораздо чаще, чем все остальные, иногда пропадала по несколько суток, а я сидел и ждал ее, помирая
Я помирал от скуки и думал… Много думал. Себе на беду! Я за то, собственно, и любил Рыбку, что она отвлекала меня от всех этих тошнотворных размышлений!
Я думал о жертвоприношении постоянно с того самого дня, когда мы ловили жертву для него… Оно снилось мне по ночам и грезилось всеми этими тоскливыми пустыми днями.
Я до сих пор помню один из тех моих снов, особенно красочный и удивительно реалистичный, то есть, конечно, это было чистейшей воды фантасмагорией, но воспринимал я это со сне, как реальность!
Во сне этом мы шли вместе с Кривым безумно длинными и узкими переходами, лампы в которых горели не как обычно так, что смотреть на них больно! — а очень слабенько, в пол накала. Они почти не рассеивали тьму, они были болезненно-желтыми пятнами, указывающими нам путь, они нервно дрожали нам вслед вольфрамовыми спиральками, словно трепетали от страха.
Я сам был одной из этих вольфрамовых спиралек, я чувствовал себя тоненьким, хрупким, дрожащим, готовым оборваться и погаснуть в любой момент. И я, и Кривой — мы оба были одеты в длинные черные балахоны, Кривой скользил где-то впереди бесплотной тенью, а я, путаясь в полах слишком длинной и узкой одежды, едва поспевал за ним, пытался окликнуть, просил подождать, но так запыхался, что не мог произнести ни слова.
Но я не потерялся в этих бесконечных переходах с желтыми огоньками, Кривой, к счастью, остановился, дождался меня и сказал своим обычным, безразличным и чуть насмешливым тоном:
— Да, Мелкий, я забыл сказать тебе, что Сабнэк на самом деле… Не совсем человек. Ты понимаешь?
— А кто ж он? А, Кривой?
— Кривой? — услышал я глухой голос из-под капюшона.
— Меня зовут Аластор, милый мальчик!
Всего лишь на мгновения я увидел, как из глубокой тени на меня глянули два живых красных огонька — глаза Кривого!
— А где Кривой?! — промяукал я, но услышал в ответ только зловещий смех.
Я оглянулся назад, я хотел сбежать, но из глубины коридора навстречу мне шли еще какие-то личности в черных балахонах, и я понял, что бежать мне некуда, разве что — туда…
…Туда, откуда я слышал гул тысячи голосов.
Кривой взял меня за руку и повел в святилище.
Мы идем…
Поворот, еще один поворот, и грохот — уже не гул, а именно грохот! — обрушивается на меня, как лавина. Я смотрю, и у меня кружится голова так, что я едва не падаю: передо мной открывается огромное пространство. Это пещера, это святилище, здесь мы были с Кривым… Очень давно, тысячу лет назад. Я знал, что она — огромна, но не настолько же!
Мы смотрим вниз с балкона, расположенного почти под самым потолком.
Металлического балкона, покрытого облупившейся синей краской, такой балкон в квартире моих родителей, летом на него выставляют цветы и выходит греться кошка, зимой на нем мерзнут соленые огурцы и квашеная капуста в больших бочках.
Сейчас на нем нет ни бочек, ни цветов, ни кошки… Только мы с Кривым.
Тихо и бесшумно, как призраки, входят на балкон другие приближенные Великого Жреца, я пытаюсь рассмотреть их… Не получается почему-то. Хотя — они стоят совсем рядом. Стоят и ждут.