Князь лжи
Шрифт:
Потом…
Потом Лердвих возродился, и все изменилось. В нем?.. в мире?.. Он не знал, где проходит граница. Он чувствовал какую-то глубинную связь с мирозданием: внешнее переходило во внутреннее и наоборот. Мир был целостен, един в бесконечной борьбе бушевавших в нем сил; жизнь и смерть превращались друг в друга в непрестанном круговороте; и эту целостность обрел теперь и сам Лердвих. Следуя совету незнакомца, в последующие дни, он, изгоняя из головы все мысли, старался вернуть испытанное состояние. Расслабляя тело, он обнаружил, что двигаясь свободно, непроизвольно, будто исполняя какой-то странный танец, он может входить в это состояние быстрее и легче. Как оказалось, состояние имеет свой собственный ритм, и Лердвих мог чувствовать и слышать его. Если он двигался расслабленно, ни о чем не думая и ни к чему не стремясь, ритм заполнял его сознание и тело целиком; танец определял состояние и наоборот. Состояние становилось дверью, за которой открывалась целая вселенная – безвидная, беззвучная, но все же ощущаемая с предельной ясностью; Лердвих не знал, как можно назвать способ, которым он исследовал ее: не зрение, не слух, не обоняние, не осязание, не вкус. Было что-то еще, неуловимое, неопределяемое языком людей, имеющих в своем распоряжении только пять
А потом… потом в деревню пришел еще один человек. Вернее, не совсем человек… Он спрашивал, не видел ли кто-нибудь проезжавшего недавно путника – и описывал в точности того, чей облик врезался в память Лердвиха навсегда.
Это демон в человеческом обличье, говорил второй, сам не принадлежащий к человеческому роду – потому что не бывает у людей желтых кошачьих глаз. Но при нем был знак королевского посланца, и никто не усомнился в его словах.
Он рассказал о злодеянии в замке Рэйнфлик: из дочери бароны вытянули всю жизненную силу и красивая девушка превратилась в сморщенный, иссохший труп. Лердвих не хотел верить – он почти боготворил незнакомца – но в последующие дни не мог забыть о том, что услышал из уст королевского посланца. Неужели все это правда?.. Лакайра была далеко не единственной жертвой незнакомца; если оборотень не лгал, то Лердвих той ночью повстречался с настоящим чудовищем, которому не место среди людей. Но он помнил и другое: незнакомец, кем бы он ни был, помог Лердвиху найти себя. Он вернул в жизнь юноши смысл, показал, что путь, который тот выбрал для себя – не иллюзия, не ложь; заставил поверить, что колдовство возможно, что в тюрьме обыденного мира есть потайная дверь, через которую можно вырваться наружу, в свободный, подлинный мир. Как же к нему теперь относиться? Пусть для Лердвиха он был спасителем, но для многих других он был палачом, нелюдем – и нельзя сказать, что эти «многие» были неправы. Лердвих чувствовал себя так, как будто его разрывали надвое. Две правды противостояли друг другу в его сознании, рвали его на части; и он не мог отказаться ни от одной из правд во имя другой. Палач или спаситель?..
Мучительное внутреннее противостояние закончилось так же внезапно, как началось. В детстве Лердвиха едва не загрызла огромная одичавшая собака; с тех пор он начал бояться собак. Он ничего не мог поделать с собой: в своих мыслях он любил этих существ, но, встречая их, непроизвольно испытывал ужас, словно проваливался сквозь время в тот момент своей жизни, когда здоровенная бешеная тварь, захлебываясь рычанием и лаем, рвала его тело… Он не мог избавиться от страха, и собаки чувствовали его состояние; теперь он сам делал себя их жертвой. Он выглядел забавно, пытаясь убежать или защититься; и вскоре стал предметом насмешек со стороны соседских детей. Прошло пять или шесть лет; два подростка, Лердвих и Карбат, сцепились из-за какой-то ерунды; в отчаянной драке Лердвих победил своего соперника, да еще и посмеялся над ним. Карбат был вне себя от бешенства; он плакал от бессилья и боли, а деревенские дети улюлюкали ему вслед, когда он оставлял поле боя. План мести созрел быстро. Карбат стал науськивать на Лердвиха своего дворового пса, Хага: все ведь знали, что Лердвих боится собак. Один раз Хаг серьезно покусал его; если бы не вмешался Секвер, неизвестно, чем бы все закончилось. Прошли годы, мальчишки выросли и перестали «воевать» друг с другом – хотя неприязнь между ними и сохранилась. Хаг по-прежнему охранял двор, но на цепь его никто не сажал; и если случалось так, что Лердвих проходил мимо и Хаг слышал его запах, то пес бросался проверять: заперты ли ворота. И если оказывалось, что незаперты, то он выскакивал на улицу и пытался добраться до человечка, чей едва замаскированный страх вызывал в нем такую ярость…
Миновала неделя с тех пор, как ушел королевский посланец. Поздним вечером Лердвих возвращался домой. Засов положили небрежно, и ветер распахнул соседские ворота. Хаг выскочил на улицу; в его горле зарождалось глухое рычание, когда он бежал к своему врагу. Внутренности юноши заледенели от страха, но на этот раз страх не обернулся трусливым бегством, он перешел в какое-то иное качество. Мир сдвинулся, дух Ламисеры был здесь, совсем рядом, наполняя сердце восторгом, мучительным экстазом, энергией, выталкивающей человечка за пределы себя… Черная тень Ламисеры рванулась вперед, протянулась от Лердвиха к бегущему псу, и Хаг остановился. Он тоже почувствовал, что все изменилось. Черная фигура, маячившая перед ним, внушала страх и ненависть, от нее веяло смертельным холодом. Хаг припал на брюхо и зарычал, но тень не исчезла, а стала гуще, сильнее; он хотел броситься на нее, но не мог. Тогда он заскулил и отполз…
Равнодушно наблюдая за ним, Лердвих вдруг осознал, что нет никакого духа Ламисеры; есть другой Лердвих, еще пару недель назад неизвестный ему самому – Лердвих Ламисера. Он понял, что человек – нечто большее, чем кажется; понял, что до сих пор знал лишь крошечный кусочек настоящего себя. Он повернулся и пошел к своему дому. По мере того, как слабела сила и таял Лердвих Ламисера, юноша возвращался к своему обычному миру. Но память о произошедшем осталась. Теперь, в «обычном» мире, сделанное уже не вызывало в нем восторга, а только страх. Лердвих понял, что ничем не отличается от человека, разыскиваемого королевским посланником. Пес уже мертв, Лердвих отнял у него жизнь. Пока Хаг еще может ходить, но через несколько дней, а может – часов – издохнет: Лердвих повредил его жизненную сущность так сильно, что исцелить ее уже невозможно. В эти минуты Лердвих узнал о себе несколько неприятных вещей. Он убил Хага, но будь в ту минуту рядом со своей собакой хозяин – пощадил бы Лердвих его? Нет. Он мог убить, чтобы спасти свою жизнь; мог убить того, кто пытался его
Лердвих смотрел внутрь себя и находил одни и те же ответы: да, да, да… Он вполне способен на все это. Он не знал себя, потому что у него никогда не было подлинной силы. Теперь сила пришла, и он начал раскрываться: но каков он? кто он? Все тот же добрый мечтательный паренек? Уже нет. Чудовище? Возможно. Такое же чудовище, как и тот, за кем охотились власти… Разница в том, что он, Лердвих, только начинает свой путь, а тот, второй, его уже прошел.
Проще всего было сказать, что во всем виновата полученная сила, что именно она влияет на его поведение; но он был слишком честен, чтобы перекладывать ответственность на чужие плечи. Сила – это просто сила и ничего более; она откликается на его желания и подчиняется им. Проблема была в том, что он и сам подчинялся своим желаниям: желания не вытекали из «я», а жили своей собственной жизнью, растворяя «я» в себе. Люди полагают, что они свободны, если ничто не препятствует им осуществить свои желания – Лердвих узнал, что это чудовищная ложь: на деле все обстоит совершенно иначе. Желания владеют людьми, создавая у людей иллюзию того, что являются их естественными продолжениями; однако человек служит своим желаниям, а не наоборот. Меряя шагами каморку, Лердвих думал, как можно избавиться от этой зависимости. Зависимости от того, что он так долго считал органичной, необходимейшей частью самого себя, но что – на самом деле – им самим вовсе не являлось… Чтобы обрести подлинную свободу, он должен уничтожить все свои желания или каким-то образом победить их; но как этого достичь, он не мог и представить.
Чувствуя, что не сможет заснуть, Лердвих спустился вниз. Он думал о Хаге, о незнакомце, об управляющих этим миром Князьях Света и Тьмы, о себе самом – обо всем… У постели Делилы сидела Ана. Несколько дней назад девочка сильно простудилась. У нее был жар. Ана варила какие-то горькие настойки, поила дочь теплым молоком с маслом, но болезнь не проходила.
– Ана, – сказал Лердвих. – Иди спать.
Он сел на краешек кровати, осторожно прикоснулся к лицу племянницы. Кожа Делилы горела; мокрая ткань, которую Ана положила ей на лоб, потихоньку сохла. Лердвих смочил повязку в плошке с водой и заново положил ее. Делила проснулась и попросила пить; сделав несколько глотков, она опять заснула. Лердвих смотрел на нее, и чувствовал, как сострадание захлестывает его сердце: племянница была такой крошечной, худенькой, слабой… Пульсируя, сила начала пробуждаться в нем – но на этот раз не для того, чтобы разрушать. Он ощутил, как дух Ламисеры окутывает Делилу, проникает в нее и пожирает духа болезни; он исцелил ее, выправил те незримые течения в Делиле, которые были повреждены, поменял их насыщенность и цвет… Лердвих не знал, что надо делать, он никогда не лечил людей таким образом и книги на этот счет ничего не говорили – но Лердвих Ламисера знал, и ему не нужны были книги. Сила, которую обрел юноша, могла не только убивать, но и исцелять; вернее сказать, она убивала всегда, но иногда, убивая, могла и даровать жизнь. Он убил болезнь, и тем самым вылечил девочку.
Делила пропотела, к утру жар спал. Она кашляла и была еще слаба, но у нее проснулся аппетит и вечером она уже сидела за общим столом со всеми, уплетая за обе щеки оладьи с медом. Лердвих смотрел на нее и думал о том, что нашел способ быть свободным. В его поступке не было ничего особенного, он действовал, потому что любил Делилу и, в определенной степени, был так же зависим от своей любви к девочке, как и от страха перед Хагом. Желания противостояли друг другу: любовь и ненависть, радость и страх. Можно было воспользоваться силой одного, чтобы победить другого. Получалось, его свобода состояла в том, чтобы самому выбирать себе господина. Это не так уж много. Но по сравнению с полным рабством, в котором он провел всю свою жизнь – не так уж мало. Пока он думал, что его желания – это он сам, он был их рабом; сейчас его статус изменился – он стал слугой, вольным в выборе хозяина. Он наберется сил, а потом, возможно, найдет способ стать полноправным владыкой в доме своей души… Хотя Лердвих и понимал, как нелегко будет этого достичь. Он начинал смутно догадываться о том, что этот дом – вся вселенная, от Эдема до Дна…
Таковы были его мечты и мысли – как всегда, фантастические, запутанные, отчасти непонятные даже ему самому. Реальность жила своей жизнью. Через два дня явились солдаты и стали выносить из погреба все, что там было. Лицо Секвера побагровело от бешенства, огромные кулаки то сжимались, то разжимались, будто бы их обладатель вот-вот намеревался вцепиться в чье-то горло. Но Ана обнимала мужа, и Секвер ни в кого не вцепился. Он был бессилен что-либо сделать. Бессилен был и Лердвих – только в другом смысле. Он намеревался победить «плохие» желания с помощью «хороших» – но, смотря на наглые морды баронских солдат, он понял, что не хочет побеждать. Смерть раскрылась, словно волшебный цветок теней, и потянулась к людям. Он ощутил незримые токи-течения солдат как свои собственные и вошел в них, он чувствовал разрушительную силу, которой отзывалось каждое прикосновение к их жизненным телам, но не испытывал никаких угрызений совести. Пройдет немного времени – дни, а может, недели – и некоторые из них умрут; другие тяжело заболеют. Он знал, что так будет. Он не сразу понял, как называется то, что он с ними сделал: это дошло до него чуть позже. «Порча» – затасканное словечко, по делу и без его обожают употреблять невежественные суеверные люди… Теперь Лердвих узнал, что же – на самом деле – оно означает.
Глава четырнадцатая
…На следующее утро они продолжили путь к верховьям Велаты. Эдрик знал, что пройдет еще несколько дней, и они увидят далеко впереди изломанную гряду Ханнарок, Гор Гнева. Иногда в Речном Королевстве их еще называют Птичьими Горами – за то, что на их крутых утесах никто, кроме птиц, жить не способен. Ханнарок с севера полукольцом охватывают Пустое Море, чьи мутные, пахнущие серой воды совершенно лишены морских обитателей.
Древняя катастрофа, сотворившая Хеплитскую Пустыню и Выплаканное Море, омертвила Море Мечтаний, которое с тех пор и стали называть Пустым. И хотя за прошедшие века люди основательно заселили почти все земли, которые только можно было заселить, берега Пустого Моря так и остались безлюдными.