Князь механический
Шрифт:
– Ты прав, – согласился Сергей Михайлович, – что ж, я могу отозвать цеппелины. Или дать им приказ не открывать огонь ни при каких условиях вплоть до особого приказа?
– Да, давай до особого, – сказал государь.
Великие князья поклонились и пошли к выходу.
– Значит, ты понял, Серж, – окликнул Николай, – пусть цеппелины будут, но не стрелять, если я не прикажу!
– Да, Ники, сделаю, как ты велишь, – повернувшись, кивнул головой Сергей Михайлович.
Когда дверь за великими князьями закрылась, государь пошел в дальний темный угол гостиной, где висели иконы, и запалил перед ними лампаду. Государь уже собрался было опуститься на колени и молиться, как в дверь тихонько постучали. Это был Питирим – ведь Николай велел пригласить
Государь сам открыл дверь и впустил митрополита. Еще днем, когда Николай распорядился его вызвать, он думал, что будет нуждаться в духовном наставлении. Но беседа с великими князьями и решение, принятое по их просьбе, о размещении подле дворца армии укрепило душу государя крепче любой беседы. И он не очень даже понимал, о чем говорить с Питиримом.
– Завтра, в 12 часов, ко мне придет мой народ, и я выйду к нему, – сказал Николай.
– Великое дело, государь, великое дело – примирение царя с народом, – забормотал митрополит, – это все Олежек придумал, Олег Константинович? Он народом любим, народ его послушает. Георгия в той войне за самоличное прорубание немцев получил. Люди это помнят.
Николай нахмурился, но, тут же обозлившись на себя за это, выдохнул, чтобы снять раздражение.
– Когда народ с царем примирится, тут и мертвецы все в могилы улягутся, – продолжал бормотать Питирим, – нечего им будет по Петрограду шастать. Я давеча со странницей общался, в Иоанновском монастыре на Карповке, – так, сказывает, двоих мертвецов сама видела. Шли по улице, гной из глаз течет. А как увидали ее – сразу тряпками лица обмотали, шапки надвинули – и идут себе, будто простые обыватели. Ох, грехи…
Питирим начал креститься.
– Да, – вдруг вспомнил он, – а только цеппелины нельзя отменять, нельзя.
– Да я и не отменяю, – растерянно сказал Николай. Его всегда поражала эта двойственность Питирима: иногда он говорил и вел себя как обычный человек, а иногда становился похожим на полубезумного монастырского старца, сгибался, кряхтел, что-то бормотал себе под нос и постоянно крестился. Таким он бывал обычно с Александрой Федоровной, но иногда и с ним тоже. И государь с удивлением замечал, что этот Питирим-старец никогда не казался ему деланым и неискренним. Наоборот – обычный Питирим-митрополит был как будто ролью подлинного Питирима-старца, которую он избрал для общения с нецерковным миром.
– Вот и не отменяй, голубчик, не отменяй, – пробормотал Питирим, – цеппелины нужны, даже когда все разбойники изведутся и мертвецы по могилам разлягутся. Потому они – как овчарки, которые помогают пастырю стадо свое блюсти. Как бы ни послушно было стадо – а все равно сверху глядеть надо, чтобы никто в сторону-то не отошел да не заблудился. А по правде сказать, надо бы не только что не отменять – но и усилить.
В эту ночь государю впервые не снились мертвецы. Он видел радостные лица людей на площади – целое море людей, как в июле 1914-го, когда объявлялась война. И все эти люди смотрели на него, а он говорил им добрые слова, ничего не придумывая заранее, от своего сердца. Слова были не слышны, но, наверное, он говорил, что хочет обнять и обогреть всех их детей, потому что люди поднимали вверх руки, показывая государю своих младенцев. И над людьми, над ним и над площадью летели цеппелины – беспощадные для злонамеренных, но хранящие покой благонадежных.
XXXIX
Ровно в шесть Олег Константинович спустился во двор Главного штаба и через маленькую дверь вышел на Большую Морскую, перекрытую аркой в том месте, где она вливалась в Дворцовую площадь. Ни души, конечно, не было в этот ранний холодный час на площади. Ледяной ветер попадал в ее ловушку: он влетал со стороны Адмиралтейского проспекта, Главный штаб
С четырех углов площади светили газовые прожекторы, и четыре длинные тени от колонны большим Андреевским крестом легли на до звона промерзший, слегка заметенный диабаз мостовой – темное по светлому. Как будто огромный военно-морской флаг был расстелен перед домом царя, чтобы он, выйдя на балкон, вспомнил о тех, кого похоронил в Цусимском проливе [46] .
Князь надвинул на глаза летные очки и замотал оставшуюся после них открытой часть лица концами башлыка. Да, так определенно было лучше. Только мерзли руки, но с этим уже ничего поделать невозможно.
46
В 1905 году во время войны с Японией в Цусимском проливе в неравном бою погибла 2-я Тихоокеанская эскадра, составленная преимущественно из кораблей Балтийского флота.
Снег стал налипать на стекла, и они начали мелко вибрировать, стряхивая его вниз.
По северо-западному концу креста князь дошел до темного Адмиралтейского проспекта, пересеченного эстакадой надземной железной дороги, уходящей к Бирже. Ее стальные клепаные ребра втыкались в землю прямо в саду перед дворцом – государь настолько не любил этот дворец, что разрешил Городской Думе, не нашедшей для строительства дороги иной возможности, строить ее там.
Дальше была черная, слившаяся с ночью Нева и широкий неосвещенный мост на Васильевский остров. Перерезанная светящимися путевыми огнями эстакады надземной дороги стрелка, Биржа с вращающимся прожектором на крыше, колонны, крепость с золотым шпилем, в которой лежали мертвые русские цари и его отец, и угрюмая гиперболоидная башня над всеми ними, подсвеченная фонарями. Только она, казалось, и жила в этом вымерзшем городе. Как щенки у брюха матери, тычась мордами в сосцы, цеппелины роились вокруг нее: одни прилетали, другие улетали, третьи заправлялись свежим газом, который сжигали в топках своих двигателей. Толстые газовые шланги едва заметными нитями обвивались вокруг стоек башни и втыкались в их тела.
И ярко, наверное единственные в Петрограде в этот час, горели окна штаба отряда цеппелинов в бывших казенных винных складах.
Ветер на мосту, не стесненный никакими улицами и домами, был особенно беспощаден. Он летел и сверху, и снизу, гудел в металлических фермах моста, кидался в князя снегом, свистел в ушах и пытался свалить с ног. Внизу, в черной глубине, лежала замерзшая Нева. Князь хватался за перила. Башлык, которым Олег Константинович закрутил лицо, давно отсырел от дыхания и обледенел.
Он спустился с моста на Васильевский остров. Стекла в очках перестали вибрировать, и их тут же облепило. Князь покрутил ручку завода вибрационного механизма на шлеме у правого виска, стекла снова задрожали. На Бирже во весь ее фасад, сразу под фронтоном, висело огромное табло из тысяч электрических лампочек, отражавшее курсы акций. Акции Общества балтийской железной дороги стоили 27 руб. 63 коп., «Газового товарищества братьев Нобель» – 22 руб. 12 коп., Общества сормовских машинных заводов – 17 руб. 01 коп. и т. д. Зачем они горели в этой лютой ночи, отбирая газ у петроградских домов? Разве для бездомных, которые только и могли оказаться в такое время на улице. Но бездомные едва ли доживут до утра – так что и им это не нужно.