Князь механический
Шрифт:
Романов скорее почувствовал, чем догадался, что перед ним – похоронная процессия, впереди которой идет Игнат. Сам не зная зачем, он пристроился следом – так, чтобы быть ее участником, но и одновременно не попадать на глаза всем остальным.
По Английскому дошли до Офицерской и свернули направо, к театру. Мимо горящего неоновыми огнями луна-парка, где из-за стены торчали магрибские минареты из гипса и фанерные горы с пещерами, протащили они свой сверток на санках. Мимо круглых башен Литовского замка, где в холодных камерах жались друг к другу, тщетно надеясь согреться, арестанты, мимо стоявшего напротив Мариинского
На мосту случилось то, чего Романов так опасался: один из шедших за санями остановился, оглянулся и заметил его. Князь резко повернулся и зашагал прочь, но человек догнал и схватил за руку.
– Олег Константинович, – услышал он знакомый высокий голос.
Пуришкевич со своими длинными огненно-рыжими космами, переходившими в бороду лопатой, был так комичен, что Романов, боясь рассмеяться, закусил губу.
– Олег Константинович, я нашел, нашел, – взвизгнул Пуришкевич, – ах, да что ж вы встали, пойдемте, пойдемте же, мы не должны их упустить.
И он поволок Романова вслед за санками с маленьким покойником.
– Кого? – не понял князь.
– Ах, боже мой, разве вы не помните, я вам рассказывал тогда, в кабаке: мужика посконного, который должен к государю из деревни прийти.
– И кто же это? – спросил Романов, стараясь придать своему голосу как можно более заинтересованное выражение.
– А в том-то и дело, что нет его! Мы с вами ошибались, когда думали его найти! Посконный мужик от сохи – это же XIX век, а мы живем в XX! В век машин, стали и воздушного флота. Когда я это осознал, истинный путь сразу открылся мне. Деревня ничего более не решает. Не деревня, а город должен прийти к государю!
– И что же вы думаете?
– Я все узнал. Я справлялся в городской управе. Вы знаете, что газ, который раньше в изобилии приходил в дома обывателей, теперь не доходит до бедных квартир? Что их обитателям нечем отапливать свои дома, и они страдают от ужасного холода?
– Да, знаю, – сказал Романов.
Этот ответ, казалось, обескуражил Пуришкевича. Он даже ослабил свою хватку, которой вцепился в руку князя.
– И вы знаете, почему? Потому что весь газ идет на заполнение баллонов цеппелинов.
– Да, и это я тоже знаю.
– Но вот чего вы не знаете точно – так этого того, что делают обыватели! В их подвалах стоят машины, которые могут выкачивать газ из труб и направлять его в домовые печки. Но электричества не хватает, чтобы запустить машины. Его не дают специально – иначе не будет газа для цеппелинов. И тогда к этим машинам приставляют детей, чтобы руками крутить механизм. И порой бывает, что ребенок засыпает, особенно ночью, а газ выходит из машины, и тогда – смерть!
– Знаю, Владимир Митрофанович.
– А вы знаете, как называются эти машины? – в последней попытке удивить князя спросил Пуришкевич.
– Нет, а как?
– А, – почти взвизгнул торжествующий Пуришкевич, – не знаете! Так вот: эти машины производит французская компания «Vaal Khammon». Вам ничего не говорит это название? Вспомните древнюю историю! Из
Романов с удивлением посмотрел на Пуришкевича.
– Холод страшнее голода, и за тепло обыватели платят своими детьми. Кому? Машинам! Зачем? Затем, чтобы был порядок, чтобы они, – он ткнул пальцем в гиперболоидную башню на Ватном острове, у которой висели, заправляясь, несколько цеппелинов, – защищали нас от бед, питаясь жизнями наших детей! Как в Карфагене. Но Карфаген рухнул, рухнул!
Пуришкевич зашелся, он надорвал себе горло, нахватался холодного воздуха и закашлялся. Романов поддержал его, боясь, чтобы он не упал.
Пуришкевич откашлялся и еще сильнее вцепился в рукав князя.
– Мы придем к государю. Мы скажем: государь. Ты – наш отец, мы – твои дети. Когда отец боится своих детей, не будет добра ни ему, ни им. Мы умираем от голода, потому что ты забираешь наше тепло для строительства цеппелинов из-за страха перед нами. Мы платим за частичку тепла жизнями наших детей. Их кровь, государь, на твоих руках. Остановись! Перестань строить машины против людей! Не верь машинам! Верь людям! Поверь в нас, своих детей, и мы отплатим тебе стократной любовью! Государь, убери цеппелины, уничтожь эту проклятую башню. Пусть вновь не она, но ангел с крестом в руках царствует над городом. Государь, дай нам газу!
– И кто это скажет? – уже совсем серьезно спросил Романов.
– Не вы и не я, – закричал Пуришкевич, – что мы? В наших домах тепло и светло. Это сделает тот, кто уже принес жертву Ваал Хаммону! Только его слова будут по-настоящему искренни, потому что он уже ничего не хочет для себя. Он придет и от имени всех скажет: государь, ты – наш отец, мы – твои дети. Государь, дай нам газу!
Ветер рванулся особенно сильно, выхватил слова изо рта Пуришкевича и понес – но не к Зимнему, не к дорогим домам Петроградской стороны, а от них – к заливу. «Государь, дай нам газу!» летело над Невой, над Коломной и Гаванским городком. Прохожие на набережных с обеих сторон реки, разделявшей город, стали вертеть головами, пытаясь понять, послышалось ли это им в шуме ветра, или кто-то действительно кричит, взывает к государю.
– Вот, – вдруг зашептал Пуришкевич, – поэтому я здесь. Видели этот сверток на санках? Это точно он! Ребенок из Жаровика. На Смоленское везут, я разузнал. Теперь бы узнать, кто отец и где живет. Вы не знаете? Вы ж тоже вместе шли.
– Нет, не знаю. Я не вместе, я просто сам по себе шел, – сказал Романов.
– А, – огорченно протянул Пуришкевич, – ну тогда до скорого. Я побежал, авось выясню.
Они как раз дошли до конца моста. Пуришкевич, неловко переваливаясь через наметенные сугробы, побежал догонять санки. Князь остался стоять. Он стоял и смотрел вслед Пуришкевичу, и ему казалось, что все многочисленные прожектора, освещавшие набережную и мост, вдруг повернулись и светят вслед неуклюже бегущему по снегу члену Государственной Думы. И цеппелины, как заметил князь, болтавшиеся у гиперболоидной башни, вдруг разом оторвались от нее и стайкой полетели в сторону Васильевского острова.