Князь механический
Шрифт:
– Мне нужна ваша помощь, Олег Константинович, но я не знаю, какая, – заговорил государь, все еще не выпуская руку князя из своей, – вы святой человек, Олег Константинович, не спорьте, так все говорят кругом, все, а я слышу, прекрасно слышу, поэтому доверяю вам. Я говорил вам уже об этом ужасе, который преследует меня в связи с теми событиями воскресенья… Кровавого воскресенья. Да, пусть так, – если все его так называют, так и я скажу. И вот, я не могу теперь даже стрелять по воронам в парке. Случается, выстрелю, попаду, она падает, а я слышу: и детишки падали с веток, как подстреленные воробушки. Эх, да если только это, много всего. И сон, один и тот же сон, каждую ночь: вылезают из могил все убитые и идут ко дворцу. Как тогда шли: с хоругвями и моими портретами. А впереди, с веревкой на шее, с вытаращенными глазами, – Гапон. И я
В кротких глазах искрился уже ничем не скрываемый страх.
– Ваше величество, – сказал Олег Константинович, – я думал после нашего прошлого разговора об этом. Мне случилось познакомиться со странными людьми. Это рабочие, которые хотят уподобиться машинам во всей своей жизни, в том числе и частной. Они глубоко несчастны, но не столько от отсутствия денег, сколько от отсутствия смысла своего существования, поэтому существование машинное им представляется единственным выходом. Это новая религия, государь, и вы бы видели, с каким интересом и воодушевлением воспринимают ее простые рабочие. Тысячи человек приходят слушать ее пророка, увечного солдата Германской войны.
Я смотрел на этих рабочих, слушающих солдата, и думал: отчего же так происходит, что они хотят превратиться из живых существ, созданных по образу Божию, в рукотворные машины? И я понял: им не хватает любви. Не плотской страсти, а заботливой, нежной родительской любви.
– А как эти рабочие, о которых вы говорите, относятся ко мне? – спросил император.
– Никак.
– Никак? – с ноткой то ли ревности, то ли удивления переспросил Николай.
– Никак, ваше величество, – спокойно повторил князь, – у них нет связи с вами. Той связи со своим царем, которую каждый русский впитывает с молоком матери и о которой узнает из ее песен, качаясь в колыбели. Может быть, потому, что матери работали на заводах и кормили их урывками, да и в колыбелях единственное, что они слышали, были фабричные гудки. Они никогда не знали родительской любви. И я прошу вашего одобрения моего плана: пусть 9 января, то есть послезавтра, они выйдут к Зимнему дворцу. Они не испугаются, потому что у них нет страха. Они пойдут, как почти 20 лет назад, но без хоругвей и без красных флагов, и приведут с собой других рабочих, а вы выйдете к ним навстречу. Вы скажете им ласковые слова, какие умеете говорить только вы. И они обретут своего царя. Царя-заступника, который нужен каждому русскому человеку. И они разнесут весть о вас, о новом царе, по всему Петрограду и по всей России. А вы обретете свой народ. Тот народ, который когда-то потеряли. И 9 января из Кровавого воскресенья навеки станет днем Воссоединения царя с народом.
Николай слушал Олега Константиновича как зачарованный. Воистину, князь – святой, посланный ему Богом: это были те слова, которые он мечтал слышать, которых ждало его сердце. Но вместо них уши слышали все время: Дума, 17 октября [43] , ответственные министерства, автономия Польши и Финляндии, и, чем дальше – тем больше, громче, настойчивее, наглее… Последним, кто мог говорить так, как князь Олег, был учитель государя, Константин Петрович Победоносцев. Но он умер почти 20 лет назад.
43
17 октября – дата подписания манифеста о даровании гражданских свобод и созыве Думы. Ответственные министерства – требование Думы о праве назначать и снимать министров (которые должны быть ответственны перед ней).
Когда князь закончил свою речь, хотя на словах весьма пронзительную, но сказанную им без особых эмоций – по крайней мере по меркам нынешнего двора, – Николай подошел и обнял его за плечи. На глазах царя блестели слезы. Он поцеловал князя в лоб.
– Ступайте,
– Я постараюсь убедить их предводителя, – поклонился князь Олег, – если он согласится, я дам вам знать.
– Он согласится, согласится, я верю, – прошептал Николай, – ступайте же, найдите его, убедите. Времени мало.
Князь поклонился и, повернувшись, вышел. Государь перекрестил его и что-то прошептал. Золотая георгиевская шашка стукнулась латунным навершием ножен о дверь.
По дороге Олега Константиновича догнал митрополит Питирим. Он всегда старался двигаться чинно и в соответствии со своим высоким саном, но, если было нужно – ходил торопливой семенящей и очень смешной походкой человека, который куда-то спешит, но не умеет быстро ходить.
Вот и теперь он, не надеясь догнать князя, окликнул его и, когда тот остановился, приблизился уже своим спокойным митрополичьим шагом. В руках Питирим держал длинный, в полтора аршина, и тонкий футляр.
– Вам его величество послали со словами признательности и благодарности, – сказал митрополит, протягивая футляр.
Олег Константинович недоуменно взял подарок и открыл футляр. Внутри на красной бархатной подкладке лежала трость с серебряным набалдашником в виде извивающейся кобры.
– Государь велел поднести это мне? – еще больше удивился князь. – А почему же он сам не подарил?
– Ах, вы же знаете государя, – всплеснул тонкими ладошками митрополит, – вероятно, он был так взволнован вашим разговором, что запамятовал. А может быть, смутился – он ведь столь чувствителен.
– Что ж, – довольно небрежно сказал князь Олег, до некоторой степени задетый такой формой поднесения подарка, – передайте государю мою признательность.
– Всенепременно, – сказал митрополит, благословляя князя.
Олегу Константиновичу не очень хотелось ждать остальных чиновников, чтобы ехать с ними обратно в Петроград царским поездом. Он предпочел бы прогуляться до Царскосельского вокзала и вернуться в город на обычном, а сразу с перрона идти к Наде. Но, вспомнив предостережение Бурцева, решил не рисковать и, вздохнув, велел шоферу ехать к царскому павильону, где уже сидел, изучая бумаги, министр внутренних дел Щегловитов. К Наде он пойдет вечером 9 января, когда все закончится.
После Олега Константиновича в царский павильон один за другим стали входить отчитавшиеся перед государем министры – вероятно, разговор с князем так взволновал Николая, что все последующие доклады он постарался кончить как можно скорее. Министры, не решившие насущных вопросов, были явно недовольны и косо посматривали на князя, подозревая в нем причину своих неприятностей.
Павильон, который правильнее было бы назвать вокзалом, был построен в псевдорусском стиле [44] , вошедшем в моду при дворе во времена празднования 300-летия дома Романовых. Внутри – там, где в обычном вокзале стояли бы скамейки зала ожидания, – были расставлены мягкие кресла, уютно горел газовый камин, а механическая балерина, пока хватало завода пружины, танцевала на каминной полке замысловатые па. Ее главная прелесть была в том, что в прыжках она отрывалась от подставки, в которой был механизм, – это, как предполагал князь, происходило за счет системы магнитов. Официант из буфета разносил напитки, и князь попросил себе глинтвейна. К глинтвейну в холодную погоду пристрастились все, воевавшие в Германскую войну, и по нему всегда можно было безошибочно отличить офицера-фронтовика. На улице, под снегом и ветром, совершенно ненужные, мерзли у дверей в карауле солдаты Собственного ЕИВ железнодорожного полка, сжимая в околевших, хоть и одетых в варежки, руках винтовки Федорова.
44
Псевдорусский стиль – возвращение к традициям допетровской архитектуры, периодически входившее в моду среди русских архитекторов. В частности – в 10-е годы XX века, когда в 1913 году праздновалось 300-летие дома Романовых.
Собственный Его Императорского Величества железнодорожный полк – гвардейская часть, осуществлявшая охрану императора при железнодорожных переездах.