Князь Олег
Шрифт:
Все смешалось в голове Аскольда: отчаянная боль души Экийи, ее незабывающийся крик: «Ты потерял чутье на мой зов!» — и щемящая тоска, вызванная предупреждением Бастарна: «Не ходи сам на пристань, Аскольд!» И пророческие слова Дира: «Мы бессильны против зова орлана!» Аскольд закричал что было сил.
Ратники Олафа на мгновение оцепенели, но кольцо, окружавшее киевских правителей, не разрушили и теснили их к стругу своего предводителя.
Дир смотрел на Аскольда широко раскрытыми глазами, словно хотел сказать: «Не надо кричать! Ведь нас окружили и взяли в полон молча! Или это душа твоя надрывается криком копытки, у которой корсак всех птенцов утащил, да еще и к самой матке подкрадывается!.. Нам ничто уже не
— Дир! Ты узнаешь во мне того мальчишку, сына вождя Верцина, который еще в Рарожье встречал дружину волохов, что прибыла к нам летовей тридцать вспять, чтобы помочь Рюрику в битве с германцами? — взволнованным голосом спросил Олаф, но Дир учуял в звуках его голоса неодолимую силу духа.
— Нет! — закричал снова что было сил Аскольд. — Ко мне, дружина! — И он ринулся на Олафа как был безоружным.
Но ни один удар киевского правителя не достиг цели: телохранители Олафа скрутили руки Аскольду и заставили его внимать своему предводителю.
— Я пришел в Киев для расправы с вами, — продолжил между тем Олаф и понял, какое впечатление произвел на сподвижника Аскольда. — Своими разбойничьими походами вы разрушили дружину Рюрика, но я решил прекратить губительность ваших дел. В Новгороде, Ладоге, Пскове, Смоленске и Любече сидят мои воеводы родом из русичей. Править людьми здесь, в Киеве, будут тако же истинные князья, а вы — не княжеского рода. У меня на руках — сын Рюриков. Вы ускорили гибель его отца. Но для сына Рюрика я и освобождаю киевский стол…
Дир не слушал. Он склонил голову и просил у богов одного: скорой кончины.
Аскольд закусил губы, хотелось выть и стонать, кричать на все Поднепровье: «Разве свершил ты столько дел, сколько я успел?! Кто дал тебе право судить меня, Аскольда?! Ты даже путь дальше Киева не знаешь!..» Но злая воля сковала уста Аскольда, и он, плюнув в сторону Олафа, молча ждал, когда секироносец русича свершит свое дело…
В глубокое молчание погрузился Днепр, приняв в воды свои весть о гибели киевских правителей, неся печаль и стынь берегам своим, отдавая небу синему и солнцу жаркому жалобный отзвук боли сердца и души убитых волохов.
Олаф в окружении большой дружины вышел на берег и приказал положить на носилки тела убитых правителей Киева и внести их в город, дабы показать всем жителям, кто теперь их повелитель. Он шел твердой поступью, ощущая жестокое отчуждение Киевской земли, но заставляя молчать ее и смириться перед неизбежным. Он не сокрушался о случившемся, и его рать вторила ему во всем. Да, он свершил правое дело! Теперь его дружина лишена соблазна и не пойдет на тяжкий разбой во имя разбоя!
— Я укреплю этот край земляным валом, возвышу над ним деревянную кручу, и никто не осмелится подойти к Киеву ни с суши, ни с воды! — говорил он спокойным, ровным голосом, крепко прижимая к груди Рюриковича, который постоянно отворачивал свое лицо от дяди и смотрел испуганными глазами по сторонам, лишь бы не видеть обезглавленных людей, чьи тела покоились на простых, грубо сколоченных носилках. Ингварь обвил пухлыми ручонками шею Олафа, защищенную мелкой кольчугой, проводил дрожащей рукой по шлему дяди с изображением львиной головы и вдыхал аромат незнакомой земли, согретой щедрым солнцем. «Зачем они мучают и убивают друг друга? Разве нельзя было киевских правителей сослать куда-нибудь в клетке?.. Ведь сажают же птиц и зверей в клетки мне на потеху!..» — думал маленький князь и вдруг спросил:
— Дядя, а почему ты не посадил их в клетки?
Олаф покачал головой и засмеявшимся ратникам, шедшим в первых рядах, громко ответил:
— Для таких людей, как
Ответил и снова забыл и про наследника законной власти, и про тех, чьи тела несли к месту их бывшей обители.
— Я укреплю пристань Киева такими же заторами, какими хитроумные кривичи закрывали от нас Плесков, помнишь? — воодушевленно делился он со Стемиром своими планами и не заметил, как подошел к воротам города.
Ворота были раскрыты настежь. Мост через ров не поврежден и надежно висел на цепях. Охрана Олафа убедилась в прочности моста и цепей и доложила своему князю об отсутствии засады внутри крепости Киева.
Олаф выслушал донесение охраны как должное, уже известное ему, и первым ступил на мост. Ни скрипа, ни треска дерева не услышали ратники новгородского князя в ответ на твердую и решительную поступь нового владыки Киева и, удивленные, последовали за своим вожаком. Вся дорога от пристани до города показалась им необыкновенно короткой и легкой. Дул теплый ветер, насыщенный ароматом степных трав и влагою Днепра, и успокаивающе действовал на умы и души сподвижников вождя рарогов-русичей. Ведь ежели бы не они убили Аскольда и Дира, то те непременно бы пришли в Новгород и убили их! Так думали они и, гордые своим удальством и прытью, ступали по Киевской земле…
Все случилось так быстро и неожиданно, что жители Киева не успели собраться с духом, как оказались окруженными пришедшими ратниками, умело владеющими не только тяжелым и острым оружием, но и воинской хитростью.
Удивленные и растерянные киевляне с недоумением все переспрашивали и переспрашивали друг друга:
— И причал взяли? А где же была востроглазая дозорная рать Аскольда? И ее повязали? А Аскольдовы богатыри? Тоже повязаны?! Ох ты, Киевская земля-матушка! Ох ты, Днепр-батюшка! Ох ты, дух Аскольдова дворища! Куда ж подевалась твоя мудрость, покровительствующая хозяину? Ах ты, дух Аскольдовой дружины! Куда ж подевалась твоя силушка? Расплескал тебя князь Аскольд по чужим городам и весям, по чужеродным краям и народам! Отравил он тебя чужими бедами! Истощил он тебя буйными помыслами! Знать, не рано, а по своей поре боги потребовали к себе на небо дух князя нашего, Аскольда бедоголового!..
И вскоре восклицания киевлян перешли в причитания по Аскольду, ибо дух поклонения, взметнувшись над киевским небом, заставил людей быть искренними и мудрыми, как того и требовало само небо.
— Да, видно, дюже рьяным людям боги не дают долго здравствовати!..
С тревогой посматривали люди на плотные, вытянутые ряды новой рати, твердой поступью шагающей по брусчатому настилу города и внушающей своей грозной ношей не только страх, но и уважение.
— Какая силища! — шептали горожане, удивленные своей безропотностью, и оправдывали свое бездействие без горечи: — Новый князь ниспослан нам богами, посему и роптать — что во ключевую водицу плевать…
А дружина Олафа, улавливающая доброжелательный взгляд киевлян и уважительное молчание, становилась с каждым шагом все увереннее в себе. Словно несла она на своих многочисленных плечах огромный небесный щит, который защищал ее от злых духов. Да, пришла новая сила, спаянная надежным и крепким духом созидания! Она не чужеродна южным славянам! Она кровно близка им и не позволит разрушить ни себя, ни тех, к кому пришла!
— Экийя! Слушай! Мы опоздали…
Экийя, одетая в самое простое, льняное княжеское платье, украшенное по мадьярскому обычаю монистами, плетеными грибатками и византийскими бусами из бисера, гуляла с сыном и любовалась его детскими забавами. Неожиданно пред нею возник долгожданный странник. Она смотрела на монаха своими красивыми черными очами и радостно думала об одном: как она стосковалась по нему, а обнять и поцеловать не может — слуги дворовые то тут, то там некстати появляются и бросают в их сторону острые взоры.