Князь советский
Шрифт:
Еще он добавил, что если я буду освещать события объективно, то он поможет мне сделать карьеру в журналистике.
– Надеюсь, вы понимаете, что ваши достижения на китайском радио никому не интересны. Когда ваш контракт закончится, вам надо будет устраиваться на новую работу. Будьте на хорошем счету и у Оуэна, и у нас – и вы получите самые блестящие рекомендации.
Я уверен, что примерно то же самое он говорит всем новичкам. Это предупреждение: если ты будешь на плохом счету у Вайнштейна, цензоры не дадут тебе работать и начальство уволит тебя как неспособного найти компромисс с местными властями.
Кстати, перед отъездом Оуэн тоже потребовал от меня предельной объективности и сказал, что важные материалы, которые не могут пройти цензуру, следует отправлять в Лондон контрабандой.
– Вам придётся самому изыскивать способ переправки статей за границу, – добавил он. – Будьте предельно осторожны: если вас поймают, то могут выслать из СССР – такие случаи уже были. Советские чиновники уверены, что критиковать их действия могут только «враги всех трудящихся», которых надо как можно скорее нейтрализовать. Так что зря не рискуйте.
2
Зайберт посоветовал Климу снять квартиру у его знакомого по фамилии Элькин.
Это был невысокий угловатый человек с крючковатым носом и небольшими рыжими усами щеточкой. Разбогатев во время нэпа, он выкупил обветшавший особняк на Чистых прудах – с обязательством привести его в порядок. Вскоре на его первом этаже открылась букинистическая лавка под названием «Московская саванна», а второй этаж Элькин решил сдавать иностранцам.
– Ремонт мы, конечно, не доделали, – смущенно сказал он, когда Клим и Китти пришли смотреть квартиру. – Но я ничего не могу поделать: строительных материалов нигде не достать.
На стенах действительно кое-где отваливалась штукатурка, а паркет выглядел так, будто по нему долго возили тяжёлую мебель. Но зато в большой комнате имелись камин в голубых изразцах и стрельчатые окна из цветных стекол. В придачу Элькин давал жильцам расстроенный рояль, диван и дамский туалетный столик с подсвечниками в виде жирафов.
Жирафов в квартире было великое множество: они украшали собою всё – от дверных ручек до гардин.
– Ну что, хочешь тут жить? – спросил Клим у Китти.
– Да! – выдохнула она, завороженно глядя на люстру, украшенную бронзовыми головами с рожками. – Тут такие лошадки!
За одиннадцать месяцев Элькин запросил немыслимую сумму – две тысячи американских долларов:
– Я нахожусь в трудной жизненной ситуации и поэтому вынужден поднять цену.
Они перезванивались и торговались несколько дней.
– Я лучше в «Гранд-отеле» останусь, – сердился Клим. – Тут и дешевле, и штукатурка не обваливается.
– Я ведь совсем немного прошу, – скучным голосом повторял Элькин. – Поверьте, вы не найдёте другой отдельной квартиры во всей Москве. У меня есть телефон, плита на кухне, а ещё чулан и ванная… Вам обязательно нужна ванная для ребёнка.
– Вы просите больше, чем я зарабатываю!
Сторговались на тысяче. «Юнайтед Пресс» согласилось дать Климу кредит в счёт будущего жалования, и он перевез вещи на Чистые пруды.
Вечером к нему постучался косматый старик в дырявой телогрейке; в руках у него был табурет, сколоченный из березовых чурбаков.
– Я Африкан, тутошный дворник, – пробасил он и показал на белую жирную собачку, жавшуюся к его валенкам. – А эту стерву Укушу зовут, она дом охраняет. Вот вам от нас подарочек – чтобы за роялем сидеть.
Клим дал дворнику рубль, и тот пообещал сделать для «его сиятельства» ещё три табурета – на случай, если гости придут.
– Укушу, ты видела, какой у нас жилец-то? – восхищенно бормотал Африкан, спускаясь вниз по лестнице. – Князь… ну чисто князь советский! А я уж думал, таких и не бывает вовсе.
Собачка согласно подвывала. Китти угостила её шкуркой от колбасы, и Укушу сразу прониклась уважением к новым квартирантам.
3
У «Юнайтед Пресс» более тысячи клиентов по всему миру, и я каждый день должен отправлять телеграммы в Нью-Йорк, Лондон, Берлин и Токио. Там мои депеши сортируют и пересылают подписчикам – то есть местным газетам.
Как оказалось, работа иностранного корреспондента в Москве сродни добыче жемчуга в неспокойном море. От Отдела печати приходят лишь унылые отчеты о заседаниях и постановлениях, так что мне приходится надеяться только на себя.
Я напрасно рассчитывал на то, что советские граждане будут охотнее разговаривать со мной, если у меня будет удостоверение прессы. Иностранцы в Москве надёжно отделены от местных жителей не только языковым барьером, но и страхом перед ОГПУ. После долгих лет странствий по миру я говорю по-русски с небольшим акцентом, да и моя одежда выдает меня с головой, так что ко мне, как и к другим «зарубежным гостям», относятся очень настороженно.
Исключение составляют только совсем уж простые люди. Давеча я умудрился взять интервью у делегата из Якутии, которого прислали на съезд ВКП(б). Я спросил его, за что именно он голосует, но оказалось, что парень ничего не понимает в политике и готов одобрять всё что угодно – из чувства благодарности:
– Раньше я кем был? Простым оленеводом! А партия меня возвысила и в Москву привезла – так как же я против неё попру?
Он бродил по золоченым коридорам, где некогда проводились царские приемы, тыкал пальцем в огромные зеркала и счастливо смеялся.
– Ну, теперь я всё видел; можно и помирать! – сказал он мне на прощание.
Цензорам интервью с оленеводом не понравилось.
– Это что? – поморщился Вайнштейн, когда я принес ему бумаги на подпись. – Мы же прислали вам коммюнике, чего вам ещё надо?
В коммюнике говорилось о «борьбе с тенденциозностью в целях улучшения партийно-организационной работы».
Как я ни бился, отправить интервью не получилось.
– Мы к вам присматриваемся, и пока непонятно, дружественный вы журналист или недружественный, – проворчал Вайнштейн. – Сначала заслужите наше доверие, а потом будете позволять себе вольности.